— До счастливого побега, а там до победы! — осветили из-за лазаретной проволоки.
— Правильно! До свидания дома! Не забывайте!
— Дай бог домой воротиться! — прощались на разные лады.
— Пимен Левоныч! — крикнул в последний раз Старожитник, махнув пилоткой в сторону лазаретной проволоки.— Михайло Семеныч! — окликнул он и Муравьева.
Трудников и Муравьев помахали руками.
— Пимен! Счастливо! Не забывай шахтерскую братию! Случай чего дома скажешь! — выкрикнул и Малашкин.
— Сам дома скажешься! — крикнул Трудников.— Встретимся на Алтае!..
— Семеныч! Надейся! Всю заповедь божью исполню! — обратился Малашкин к Муравьеву.
— Божью так божью, стало быть, бог и на помощь! — отозвался Муравьев.
В общем шуме прощания и выкриках эти намеки ничьего внимания обратить не могли.
— И вам от того же бога удачи! — зашумели в колонне. — На новом месте блох да клопов поменьше!
Ворота распахнулись, и раздалась команда. Этап зашагал навстречу мартовской вьюге.
Снег крутил, и колонна, уходя, быстро таяла в белой дымке.
— Жалко, ушел Малашкин. Вот челове-ек! — сказал Трудников.
— Надо идти-то кому-нибудь, — отозвался Муравьев.— Хорошо он ушел. И Старожитник, и он. Молодцы! Можно сказать, ушли с собственной «воинской частью»... Люблю вас, шахтерскую братию! Мне с вами дело иметь приходилось. Во время гражданской войны с моряками дело имел — отважный, крепкий и дружный народ. А потом с шахтерами близко встречался — тоже такие. Думаю — оттого, что на море и под землей — стихия и против нее люди привыкли сплоченно стоять, вот и рождается крепкая спайка, смелость и дружба.
Посмотрев на Муравьева внимательно, Емельян понял, почему этот же человек там, на вяземском «острове», окруженном штормом гитлеровских бешеных полчищ, создал свой «штаб прорыва». Он верил в силы народа, которые возрастают в общей беде, верил в крепкую спайку и смелость советских людей, в их дружбу в борьбе.
«Я подхожу к массе с доверием, меня уважают, но я все равно остаюсь «товарищ писатель». А этот не то что к народу идет, он с ним неразъемлем, он всегда сам в народе, в массе. Ему «приближаться» не нужно, он просто свой, такой же, как и они, «Семеныч» — и все тут! Меня уважают, да, может быть, чересчур уж сильно, как какого-то «высшего», а в уважении к Муравьеву сказывается уважение массы к самой себе — вот в чем серьезная разница. В этом и есть большевизм, партийность! Он — это они; он просто их собственный разум, их совесть, их убеждение, их сердце...»
В тот же день в неурочный час, после обеда, штабарцт неожиданно вызвал Соколова и приказал немедленно отобрать на выписку из лазарета еще полтораста человек самых здоровых людей для формирования рабочей команды.