— А может быть, при попытке побега просто убит! — нарочито резко, словно бросая вызов судьбе, сказала Баграмова.
— Конечно, может быть, — согласился Бурнин. — Все может быть. Я могу сказать только, что до июля прошлого года судьба его сберегла, а потом...
— Нет, нет, нет! Я не верю! Не может быть! Нет!.. — вдруг страстно заговорила Баграмова. — Я нарочно сказала. Он должен жить. Я уверена, — словно в испуге от собственных слов забормотала она.
— И я в этом тоже уверен, — сказал Бурнин. — В нем жизненной силы — гора! Такие погибнуть никак не должны!
— Скажите, какой он? Опишите его мне, пожалуйста, чтобы я могла представить его себе, — вдруг, почти успокоившись, попросила Баграмова.
— Ну... — замялся Бурнин. — Ну... высокий, с длинными волосами, седые виски... С большой седой бородой, с беспокойным и острым взглядом...
— Седой?! С бородой?! — удивленно переспросила Ганна.
— Да, с седой бородой, с большими усами, ну... как у Буденного, только совсем седыми... Лет ему шестьдесят или, может быть, чуточку больше...
Ганна Григорьевна горько рассмеялась.
— Шестидесяти лет или больше? — с упреком, почти с обидой за мужа повторила Баграмова. — Это не он! Моему мужу нет сорока.
— Не знаю. Ведь я сказал, что по виду, — смущенно оправдывался Бурнин. — Я не могу ничего утверждать. Я не знаю... Ведь там люди выглядят по-другому, совсем по-другому...
— Это не он! — оборвала Баграмова. — Постойте! Она вскочила, лихорадочно вытащила из кармана шубки черненький замшевый кошелек, судорожным движением отстегнула кнопку и высыпала на стол штук восемь истертых, помятых, облупленных фотографических карточек молодого человека в различной одежде, в разном возрасте и настроении. Видно было, что с этими карточками она никогда не расстается.
— Смотрите, похож? — спросила она.
Что было общего между этим мужчиной в возрасте от двадцати пяти до тридцати пяти лет и тем стариком, с которым Бурнин стоял тогда у окна лазарета?
— Боюсь сказать, Ганна Григорьевна. Лоб и брови похожи, а все остальное...
— А все остальное? Глаза?
— Глаза? Не знаю. Боюсь утверждать... Вот, кажется, нос...
— А о чем же вы с ним говорили? — как на допросе, строго и резко добивалась Баграмова.
— О лагерях, о режиме смерти и голода, о неизбежном разгроме фашизма, — вообще о войне, о побеге из плена... В то время ждали партизанского нападения на лагерь, освобождения пленных. Сговаривались и об этом. Помнится, он говорил, что в Москве у него осталась жена и, кажется, сын или дочка...
— Сын или дочка? Не вспомните? — нетерпеливо перебила Баграмова.