Я достаю десять тысяч и отдаю бабушке, которая быстро хватает их и прячет в сумку. Я сообщаю таксисту адрес нашего дома.
– Кандела, не знаю, какое у тебя мнение, но мне показалось, что сеньор, который дал нам деньги, похож на мошенника, – тихо говорит мне бабушка.
– Ну, можно и так выразиться.
– Мне не нравятся мошенники, Кандела, – продолжает она, крепко вцепившись в свою сумку руками со вздувшимися венами. – У меня был поклонник, который занимался мошенничеством, но я ему отказала, и правильно сделала. Это было до того, как я вышла за твоего дедушку. Гораздо раньше.
– Он занимался мошенничеством? – рассеянно спрашиваю я.
– Да, но имел дело не с деньгами, как этот сеньор из магазина.
– А с чем?
– Он выступал как фальшивый свидетель, – сообщает она мне таинственным голосом. – Когда шел суд, он предоставлял ложные свидетельские показания. Ему за это платили. Думаю, он не слишком хорошо закончил.
– Меня это не удивляет.
– Кандела, если хочешь, иди домой, – говорит она мне, когда мы вылезаем из машины и я расплачиваюсь с таксистом. – Я куплю лотерейные билеты, а потом пройдусь по «Корте-Инглес», чтобы подышать воздухом.
– Ты хочешь дышать воздухом в «Корте-Инглес», бабушка?
– Да, кондиционированным воздухом. Сейчас такая жара, что мне не хочется сидеть дома. Передай своей матери, чтобы она не оставляла мне еду, я съем мясное филе в каком-нибудь ресторане. Официанты здесь меня уже знают и всегда хорошо обслуживают. – Она останавливается, на секунду на что-то отвлекшись. – Странно, но у меня разыгрался аппетит, а насколько я помню, когда такое случилось последний раз, я еще не была старухой. Кандела, может, это звучит дико, я чувствую себя как тогда! – говорит она тоном заговорщика, как будто признается, что тоже когда-то была молодой, хотя это и было очень давно.
– … Я сказал, что она до-дождется, и уж тогда ей мало не покажется, шлю-шлюха и сви-сви-нья… – Складывается впечатление, что Антонио заикается, но, немного прислушавшись, я начинаю понимать, что это не заикание. Просто у него сильный акцент, свойственный многим цыганам юга Андалусии, Каталонии, да еще и проблемы с произношением, вызванные сильным опьянением, так что странные звуки, которые он издает, вызывают ассоциацию с музыкальной установкой, когда игла буксует на виниловой пластинке.
– Похоже, вы не слишком хорошо жили, да? – комментирую я его слова со свойственной мне проницательностью, испытывая безбрежный страх, который буквально скручивает мои внутренности.
– Жи-жизнь, как у ско-скорпиона, вцепившегося в пе-петуха. Она была скорпионом, а я петухом, – с полной серьезностью объясняет мне Антонио Амайо. – Я до-должен был отвернуться, когда впервые увидел Лолес. Ушла, и черт с ней.