Этой темы никто другой еще не касался, и, когда я села рядом с Артуром, у меня возникло двойственное чувство: любопытство подхлестывало узнать, где он был и что делал и что сам из этого помнил. Но удовольствие просто находиться с ним рядом и опасение, что он может припомнить, что источником всех его бед послужила я, заставляли надеяться, что Ланс сохранит молчание. Но Ланс только покачал головой.
– Я начал с поисков чего-то – то ли души, то ли смысла жизни, после стольких лет сейчас уже не могу ясно вспомнить. Но не отправился в Египет, где такими исканиями занимаются в пустыне. Я сделал другую, не худшую вещь – удалился в дремучий лес. Там почти так же опасно, и человек не менее оторван от людей. Но какие бы духовные вопросы я перед собой ни ставил, прежде всего необходимо было выжить. Может быть, я заболел или сошел с ума, но одна мысль, что я могу встретить другое человеческое существо, приводила меня в ужас, и я углубился в чащу, спал в пещерах и выходил из них только по ночам. Из того времени я мало что помню, кроме медведя. Это была огромная разъяренная самка, решившая, что я слишком близко подошел к ее детенышам. Она ударила меня в бок, и прежде, чем я успел подняться на ноги, заключила в свои смертельные объятия… – Ланс содрогнулся и криво улыбнулся мне. – Определенно не такие дружеские, как у танцующего медведя в Карлионе.
Жалость на мгновение пронзила меня, и я поняла, что он не может знать, что несчастное животное уже мертво.
– А потом… потом я ничего не помню, пока не оказался здесь, в Камелоте, и не подумал, что вознесся на небо, о котором говорят христиане.
– Так добро пожаловать, мой друг. – Артур поднял рог с вином и провозгласил тост: – За пару замечательных соратников, которые отправились искать приключения во славу Круглого Стола, а нашли кузена. За вновь обретенную после возвращения моего помощника целостность Братства. За мир на юге, где за союзными племенами наблюдают новые управляющие. И за наше будущее – чтобы все мы продолжали расти и процветать.
Все выпили за это, хотя сама я проглотила больше воды, чем вина, которым щедро делился со всеми Кэй. Пришел конец долгому мучительному испытанию. Это было счастливым началом новой жизни не только для меня и Ланса, но и для всего Братства.
Я никогда не видела знаменитых стеклянных мозаик, о которых рассказывал Паломид, никогда не любовалась плывущими в воздухе или сияющими золотом картинами. Но я жила подле радуг и умела восхищаться, когда зимний луг, тронутый первыми лучами весеннего солнца, превращался в целую гамму ослепительных красок… Годы после возвращения Артура из Франции и появления в Камелоте живого Ланселота показались мне прожитыми в самом сердце такого сияния, и даже еще ярче.