– Я могу повозиться с Валентином, пока ты ищешь работу.
– Но как же с вашей собственной работой?
– Я же говорил тебе – я могу работать в любое время, даже ночью, если необходимо.
– Но должен же быть предел тому, о чем я могу вас просить, Константин.
– Почему, из-за моего возраста?
– Возраст – нематериален, – сказала Мадлен.
– Ты в это веришь?
– Все свое детство меня подавляли и унижали только потому, что я маленькая. Люди слишком много ставят на возраст.
– Так ты не считаешь меня старым? – Зелеев спросил и подмигнул ей.
– Никогда я так не думала.
– Вот и я тоже.
Он вернулся к разговору о поиске работы.
– Ну, а как насчет твоей карьеры? Как твое пение? Он по-прежнему верил в ее талант и был убежден, что в Нью-Йорке талант должен быть отшлифован, открыт и в конце концов вознагражден.
– Но это теперь совсем неважно, – сказала она.
– Почему? Потому что нет Антуана? – Зелеев замолчал на мгновение. – Тебе столько раз вредили в жизни, Мадлен. Не вреди же себе сама.
– Но у меня нет ощущения, что мне вредили.
– О, да, я знаю, – на какую-то секунду его голос окрасился горечью. – А мне знакомо это чувство.
– Расскажите мне, – сказала она.
Он покачал головой, словно стряхивая налетевшую тяжесть и мрак.
– Не так уж это интересно и важно, ma chère.
– Вы никогда не жалуетесь, Константин. Наверно, вам часто приходилось туго в жизни, но вы почти не говорите о плохом.
– Потому что я расправляюсь с этим по-своему. Я тренирую свое тело, я балую себя – и пью водку.
– А женщины? – спросила, улыбаясь, Мадлен. – Я знаю, вы любите женщин, а они, должно быть, любят вас.
Зелеев неожиданно вспыхнул краской, хотя его зеленые глаза не оторвались от ее лица.
– Конечно, – сказал он, а потом добавил: – Я – оптимист, ma belle. И в этом мой секрет.
Тем сентябрем Зелееву переслали письмо, пришедшее на его адрес, который все еще оставался у него в Париже, от Александра Габриэла. Мадлен не было дома, когда он вскрыл письмо. Габриэл писал, что он – в Париже, и у него большие проблемы. И впервые он дал свой адрес. Он умолял своего старого друга помочь ему.
Ничего не сказав Мадлен о письме ее отца, Зелеев полетел во Францию два дня спустя – сказав ей только, что ему нужно срочно уехать по делам. Прибыв в Орли после десяти вечера, он поселился в Крийоне, своем любимом отеле, а потом взял такси прямо на рю Клозель, неподалеку от Пигаль.
При виде дома рот Зелеева сложился в небольшую гримасу отвращения. Здание само по себе было очень старым и в запущенном состоянии, ступеньки были сломаны в некоторых местах, перила – обшарпанными, и в воздухе стоял запах сырости и затхлости.