Потемнело небо перед глазами Виктора, померк ослепительный солнечный свет, почернел снег. Он чувствовал, как по щекам катятся слезы, и не мог выговорить ни слова: в горле стал комок — ни проглотить, ни вытолкнуть.
— Похоронили мы ее хорошо, — продолжал тихим голосом Кукы. — Я сам гроб смастерил. На дно уложил стружки, чтобы мягко было. И памятник сделал из фанеры, и звезду из желтой жести.
Виктор не заметил, как дошел до деткомбината, и опомнился только на пороге маминой комнатки. Все тут было таким, каким он оставил несколько лет назад. Та же маленькая выцветшая фотография на стене. Только рядом прибавилась новая — Виктор, студент Магаданского горного техникума…
Он присел на кровать. Перед ним стоял старый Кукы — видно, шел молча за ним всю дорогу.
— И мужчине можно поплакать, когда он теряет такую мать, — веско произнес старик. — Посиди один. Легче будет.
Старик ушел.
Сколько времени просидел Виктор, он не знал — дни стояли долгие, и свет, лившийся в окно, был ровен и не меркнул.
Перед глазами все стояло лицо матери, красивое, чуть похудевшее, такое, каким он запомнил его в день последнего свидания в санатории на берегу Колымы. Не дождалась…
В дверь постучали. Виктор встал с кровати и открыл дверь.
Это был Кукы. Он сказал:
— Хочешь, я покажу, где похоронена мама?
Они долго поднимались по крутой тропе. Горизонт все расширялся, уходил вдаль, открывая и тундровый, и морской просторы. Селение оставалось внизу — ровное, новое, ставшее немного чужим. Только этот простор, дальние горы, море — все это было давним, привычным, родным…
Могила матери находилась немного в стороне от остальных, почти над самым обрывом к морю. Свежий, нежнейшей белизны снег покрывал насыпанные холмиком камни.
В лучах низкого солнца ярко блестела пятиконечная жестяная звезда. Фанерный обелиск был выкрашен в яркую зеленую краску — постарался старик Кукы. Виктор подошел ближе. На звезде были аккуратно выбиты слова:
ТАТЬЯНА ТЫНЭНА
8. III.1925 — 23.IV.1962
Виктор присел на припорошенный жестким весенним снегом камень. Прямо перед ним расстилалось еще скованное льдом море. Но далеко, на самой линии горизонта, небо было темнее — там угадывалось уже открытое море.
Еще месяца два-три, и мимо мыса пойдут корабли.