– У меня до сих пор в память вбит, хотя, на трезвый ум, его вытереть надо.
– Так вытри, – подсказал Кирилл Андреевич, – теперь уж точно он тебе без надобности.
– Я уже думал об этом, но рука не поднимается. Это то же самое, что кровать умершего из дома выбрасывать в день похорон, – Липский морщился, когда говорил.
– Надо, надо вытереть номер. Заморочки тебя одолевают.
– Никакие это не заморочки, – зло ответил Липский.
– Раз не хочешь вытирать номер, то позвони, вдруг тебе покойный и ответит, – тихо, подобающим для похорон смехом отозвался Братин.
– Его мобильник должен был вместе с ним взорваться, – нерешительно сказал Липский.
– Необязательно. Мог где-нибудь и остаться. Ты только представь себе, – принялся развивать мысль чиновник Совбеза, – достался его телефон жене или сыну, начнут они кнопки нажимать и случайно нажмут ту, под которой твой номер записан. Ты – глядь, а тебе покойный звонит, да еще посреди ночи. Разрыв сердца обеспечен.
– Не стану стирать. Я суеверный, – отказался обезопасить себя от ночного сюрприза Семен Липский, вытащил на божий свет свой телефон, глянул на дисплей, – секретарша старается. Понимает, что не отвечу, так перешла на текстовые сообщения. «Вам дважды звонили из администрации». Да пусть себе и трижды. Похороны есть похороны. Все, Кирилл, суета сует и томление в очереди. Только на кладбище это и начинаешь понимать.
– Понимать – понимаешь, да недолго помнишь, – многозначительно произнес Братин.
Народ понемногу расходился от свежей могилы, густо обставленной венками с черными лентами, поверх их выглядывал из-под стекла темной пластмассовой рамки Михаил Изидорович, смотрел весело, задорно, немного таинственно, словно издевался над неосведомленностью публики. Вот уже завелась и отъехала одна машина, вторая… В веренице автомобилей возникали свободные места.
– Можно уже и подойти к холмику, цветы положить. Толкаться не хотелось, – Липский прижал цветы к груди.
Братин приехал на похороны без букета, он напоследок скользнул пальцами по груди бронзовой девушки и двинулся следом за Липским. Сотрудники ФСБ в штатском больше не прислушивались к разговорам, они собрались в сторонке и обсуждали полушепотом что-то свое. Семен состроил скорбную мину, нагнулся, положил на самый верх букет белых цветов, отступил на шаг и опустил голову. Кирилл Андреевич застыл рядом с ним, как пионер у Вечного огня.
– Сколько пережито, – проговорил он себе под нос, – сколько выпито. Эх, Миша, Миша…
Сказав это, Братин нервно обернулся. В последние месяц-два он стал чрезвычайно дерганым, настораживался при любом быстром движении неподалеку. Взгляд Кирилла Андреевича перехватил Липский, его нервишки тоже пошаливали. По кладбищенской дорожке бежала женщина лет сорока в черном платье и сбившемся, сползшем с макушки черном полупрозрачном платке. Траур обычно надевают только родственники. Братин и Липский переглянулись. Никто из них такой родственницы Михаила Изидоровича не знал.