Перегринус хотел было опереться на этих диссидентов в борьбе против христиан. Но потом он решил соединить их всех, чтобы вызвать распри и несогласия в христианской среде.
Онисим проявив необычную терпимость и логику, действуя силой убеждения, понемногу заставил если не отречься от ересей, то по крайней мере отказаться от выполнения обрядов, и настолько объединил всех, что не могло быть и речи о раздорах. Он оставался непримиримым только в отношении донатистов и лишил причастия некую Люцилию, красавицу вдову, ревностную христианку, потому что перед таинством она имела обыкновение целовать кости одного святого из секты донатистов, которого она когда-то любила.
Эта женщина, доведенная до отчаяния, лишила себя жизни, бросившись с высоты одного из зданий теменоса.
Объединению всех этих людей еще способствовала надежда на то, что час торжества близок. Все были уверены в этом. Эти гонения были последними усилиями язычников, их предсмертной судорогой. Победа была на стороне христиан. Онисим очень умело отвлекал их от распрей, наводя разговор на вопрос о том, что они будут делать с побежденными.
– Мы разрушим храмы! Все храмы! – говорили одни.
– Тут надо действовать с величайшей осторожностью, – отвечали на это политики. – Для начала достаточно будет уничтожить только некоторые из них, из моральных соображений: те, например, где происходят обряды священной проституции, как Афаку в Ливане, нечистые храмы в Киликии, Гелиополе, в Сирии и здесь, в Коринфе, храм Афродиты.
Необходимо также уничтожить Дельфы. К оракулу стекается слишком много народа; это становится опасным. Все памятники эллинской религии, эти статуи из мрамора и из слоновой кости, слишком прекрасны. Пока они будут существовать, народу их не забыть; он привязан к ним. Необходимо пресечь жертвоприношения, а для этого существует одно средство разбить статуи.
Клеофон считал это преступлением. Хотя он и не верил в богов, но он любил изображения их, созданные гением эллинов. Он запротестовал со сдержанностью хорошо воспитанного человека:
– Очень многие, – заметил он, – в этом отношении похожи на меня: они привязаны к этим изображениям из-за красоты, а вовсе не из-за религиозного значения их. Вы вызовете негодование, вас примут за варваров. И сами вы от этого ничего не выиграете!
– В таком случае, – отвечали политики, – мы перевезем их в Рим, в Никомидию, в Византию, которую начал возводить Север на одном из берегов Геллеспонта. Мы украсим ими площади и ипподром: мы им придадим светский характер.
– На это я еще согласен, – отвечал Клеофон. Но его беспокоили другие вопросы.