— Только, право же, не передавайте от нас приветов, — сказал Шикльгрубер. — Ни к чему. Вряд ли упоминание о двух молодых талантах, на которых пока что невозможно заработать, доставит ему особенную радость.
…Бестужев узнал всё, что ему требовалось, а потому и не стоило терять далее время с этими симпатичными, простоватыми и чертовски, можно выразиться, стандартными творческими юнцами. Из которых наверняка ничего путного и не получится — такие тысячами обитают по всей Европе, рьяно дискутируя о высоких материях и святом искусстве, да так и старятся незаметно, не обретя особых свершений. Он вежливости ради высидел ещё минут пять, а затем заметил с видимым сожалением, что вынужден их покинуть, так как спешит на деловую встречу — в устах коммерсанта самое обычное объяснение, никаких подозрений не вызывающее.
Уже в коридоре ему пришло в голову, что он может оказаться несправедлив в своих предсказаниях — при своей, откровенно скажем, вопиющей некомпетентности в искусстве. Мало ли примеров в мировой истории, когда юные и нищие творцы поднимались до самых высот? Вот будет забавно, если лет через двадцать европейские газеты будут писать об очередном блестящем турне знаменитого скрипача Кубичека и очередной выставке работ знаменитого живописца Шикльгрубера. А господин Бестужев будет скучно тянуть свою офицерскую лямку и, развернув очередную газету, вяло удивляться причудам судьбы. Надо же, воскликнет он тогда, я ведь встречался с этими богатыми и преуспевающими европейскими знаменитостями, когда в кармане у них ветер свистал, и обитали оба в одной комнатушке, в убогом пансионате на окраине Вены…
Он посмотрел на аккуратно перевязанный шпагатом сверточек с акварелями, зачем-то взвесил его на руке и ухмыльнулся. Общеизвестно, что даже юношеские работы признанных мастеров, пребывающих нынче в зените славы, знатоками и любителями ценятся в солидные суммы. Быть может, теоретически рассуждая, у Бестужева сейчас в руках целое состояние, способное стать неплохим подспорьем на старость? Юношеские акварели самого Адольфа Шикльгрубера… которые при таком повороте событий, как водится, будут именоваться «венским периодом»…
Весело ухмыльнувшись, он покрутил головой — ведь ни за что не угадаешь заранее с этой богемой! — и прибавил шагу. Вприпрыжку спустился на первый этаж, в небольшой вестибюль…
И то, что он там увидел, ему крайне не понравилось.
Хозяйка неведомо куда испарилась, а вместо неё за потемневшей конторкой восседал субъект мужского, несомненно, пола, усатый и мрачный, вперившийся в Бестужева тяжёлым взглядом. У входной двери, прислонившись плечом к косяку так, что протиснуться мимо него в дверь было решительно невозможно, помещался второй, чья физиономия тоже не лучилась беззаботным весельем. И этот неотрывно смотрел на Бестужева так, словно намеревался с ходу обвинить в краже своих карманных часов… а то и в чём-то не в пример более отягощающем.