Яков Михайлович развернул свою подзорную трубу в направлении странного голоса. Увидел в кружочке немолодую накрашенную бабу в парике, легком платьишке и сандалиях (что-то ступни широковаты). Понятно: ряженый бабой содомит.
Монашка обрадовалась старому педерасту, как родной маме.
— Ах, какая удача, что я вас встретила! Здравствуйте, милая Ираида!
— Иродиада, — поправил баба-мужик и тоже всплеснул руками, затараторил. — Откуда вы взялись, милая? И почему не в рясе? Что вы здесь делаете?
Рыжуха ответила не сразу, и Яков Михайлович перевел трубку на нее. Она морщила лоб, словно не могла решить, правду говорить или наврать что-нибудь.
Сказала правду.
— Понимаете… Мне очень нужно найти одного человека.
— Кого?
— Это довольно странный человек. Необычно одевается, необычно говорит… В Бет-Кериме сказали, что он был там вчера утром и двинулся в сторону Содома. Обратно не возвращался. Вот я и подумала, что он, должно быть, остался здесь… Такой тощий, с всклокоченной бородой, в белой хламиде с синим поясом…
— Мануйла? Вам нужен человек, который называет себя Мануйлой? — изменившимся голосом произнес извращенец.
— Да! Вы видели его? Скажите, видели? Мне необходимо с ним поговорить! Если бы вы вызвали его сюда…
— Его нет.
— Как?! — ахнула монашка. — Что вы с ним сделали?
Яков Михайлович поскорей нацелился в ряженого, увидел, как тот машет рукой в сторону моря.
— Он уплыл на катере в Аин-Джиди. Еще на рассвете, пока не начало печь.
— Слава Богу! — почему-то воскликнула монашка. — Аин-Джиди — это оазис к северу от Бет-Керима? Мы там проезжали.
— Да, оттуда идет дорога на Иерусалим.
— Так он направляется в Иерусалим?
Педераст развел руками:
— Понятия не имею… Он говорил про какой-то сад.
— Ради Бога, вспомните! — вскричала монашка. — Это очень важно!
Яков Михайлович тоже весь обратился в слух — даже трубку приставил не к глазу, а к уху.
Иродиада неуверенно протянул:
— Кажется, он сказал так: «В ночь на пятницу мне обязательно нужно быть в одном саду».
Ну же, ну же, мысленно подбодрил его Яков Михайлович. Давай, вспоминай.
— Вот и всё. Больше он ничего про это не говорил.
— Ах! — воскликнула рыжая.
Наблюдатель поскорей приставил кувшинное горлышко к глазу. Монашка прикрыла рот ладонью, брови выползли чуть не на середину лба.
Удивилась чему-то? Или что-то смекнула?
Что за сад, Яков Михайлович, само собой, знать не мог, но это было не важно. Главное, что ты, золотце мое, поняла, прошептал он Рыжухе и сплюнул прилипшего к губе червяка.
Ночь на пятницу — это завтра или послезавтра? Со всеми этими палестинскими блужданиями дни недели в голове перепутались.