Рядом вдруг заговорил Роберт, прервав ее мечтания.
— Когда ваш отец написал картину, где вы на ослике?
— Почему вы спрашиваете об этом?
— Просто думал о ней. Она очаровательна. У вас там такой серьезный и важный вид.
— Я такой себя и ощущала: серьезной и важной. Мне было шесть лет, и это единственная картина, где присутствую я. Он меня написал только один-единственный раз. Ослика звали Моки. Он возил нас на берег на пикники, с корзинами с едой и прочим.
— Вы жили в коттедже?
— Не всегда. Только с тех пор, как Бен женился на Эстер. До этого мы останавливались либо в пансионах, либо у друзей. Иной раз располагались прямо в мастерской. Очень было весело. Но Эстер сказала, что у нее нет никакого желания вести цыганский образ жизни, купила коттеджи и перестроила их.
— Хорошее сделала дело.
— Да, она умная. Но Бен никогда коттедж своим домом не считал. Его домом была мастерская, и когда он оказывается в Порткеррисе, он проводит в коттедже как можно меньше времени. Я думаю, коттедж ассоциируется у него с Эстер, и это его угнетает. Он, наверное, всегда смутно опасается, что она вдруг войдет и скажет, что он куда-то опоздал, или наследил на ковре, или положил тюбик с краской на диванную подушку…
— Похоже, творчеству противопоказан порядок.
Эмма рассмеялась.
— Вы полагаете, что когда вы с Маркусом сделаете Пэта Фарнаби богатым и знаменитым, он предпочтет по-прежнему сидеть на насесте вместе с курами миссис Стивенс?
— Это как знать. Поживем — увидим. Но если он все же приедет в Лондон, то, без сомнения, кому-то придется хорошенько его отмыть и вычесать вековую грязь из его кошмарной бороды. И все же… — Роберт с наслаждением откинулся на спинку сиденья, — …все же это будет того стоить.
Они перевалили через вершину холма и поехали вниз по длинной дороге, ведущей в Порткеррис. В спокойном вечернем свете море светилось прозрачной голубизной, как крылья бабочки; отлив кончился, и залив венчала арка чисто вымытого песка. После дождя все вокруг сверкало свежестью — и вересковые поляны, и поля, мимо которых они ехали, и узкие улочки Порткерриса. Эмма смотрела на распахнутые навстречу свежему вечернему воздуху окна, вдыхала пьянящий аромат роз и сирени, плывущий с крошечных, с почтовую марку, садиков.
Доносились и другие запахи: вечерние субботние запахи жарящейся рыбы и прочей снеди. По мостовой прогуливались принарядившиеся горожане, парни и девушки, рука в руке, направлялись в кино или в маленькие кафе, которые здесь, в районе порта, то и дело попадались на глаза.
Остановившись на перекрестке по знаку постового полисмена, Роберт смотрел на юные парочки.