Ефим затих — его взгляд как будто провожал в воду того несчастного мореплавателя. Я усмотрел в его рассказе намеки на свои дневники: «Если ты имеешь в виду, что я кончу так же, как этот сумасшедший, то, может быть, ты не далек от истины». Копелян мерно закачал головой, давая понять, что не обо мне речь: «Я про себя думаю. Всегда считал себя честным человеком, но... сколько приходилось врать! Дневник уже не заведу, с ума не сойду и в воду, как он, не брошусь... Хотя мой Свидригайлов «уехать в Америку» силы нашел... Представляешь, как он, этот моряк, ступал в воду и сливался с Мировым Океаном! Спокойно, без суеты, в одиночестве — ведь ему от жизни уже ничего не нужно было».
Голос помрежа призвал Копеляна на сцену. «Ковель меня ждет, одноногого», — он уже хотел заковылять на своем костыле, но вдруг решил уточнить, как правильнее: «заковылять» или «заковелять»? Мы оба заржали.
С того дня прошел год. Он вчера умер. Лечили живот, а потом поняли, что болело сердце. Наша медицина...
Больше таких грибов — белых, без единой червоточинки — уже не будет.
апрель 11 Из жизни Ильи Ильича
Бой с Хотспером, главарем заговорщиков, дается все труднее[ 23 ]. Прихожу домой, показываю Алле те места, на которые сегодня приземлялся. Она определяет: царапина, гематома... и прикладывает медные пятачки.
Иногда мы со Стржельчиком закрываемся в гримуборной и демонстрируем друг другу эти самые раны. Кто-нибудь из нас кается: это оттого, что не отступил вправо, или оттого, что не пригнул шею.
Я очень люблю в рассказе Анатолия Кузнецова «Артист миманса» то место, когда Илья Ильич (его только что сшиб в кулисе балетный премьер) заходит в душный туалет, запирается на задвижку, осторожно, чтобы не задеть рану, поднимает рубашку и... благоговейно ощупывает свои ребра. Всего себя перебирает по косточкам. Также примерно ощупываем себя и мы со Стрижом — не сломали ли чего... Кости-то не молодые, не слоновые!
Мы деремся настоящим оружием — мечами с длинными клинками и кинжалами. В БДТ, в реквизиторской цехе, большой запас холодного оружия — еще со времен революции. Несколько раз клинки у нас ломались и летели в зал.
У Стржельчика есть коронный кувырок назад — он сам его предложил. Во время кувырка из его уст вырывается короткое междометие — как будто я подсекаю его в воздухе. Но в последнее время он стал к своему кульбиту прислушиваться. Спрашивает: «Тебе не показалось, что во время переворота довольно-таки странный треск раздается? Ты ничего не слышал?» Я делаю непроницаемое лицо: «Нет, Владик, треска никакого не было — тебе показалось...» Тем не менее он иногда стал меня предупреждать — сегодня кувырка не будет. По состоянию здоровья.