— Я не вздыхаю. Я думаю, — проговорил он мягко.
— О чем же вы думаете так тяжело? — Чемоданову забавляло тайное воздыхание по ней милиционера.
— Ты пиши, дочка, пиши, не отвлекайся, — волновалась старушка. — О чем может думать милиционер? О жуликах.
— Ай, бабушка, такая горячая старушка, — Мустафаев покраснел, пристраивая раскладушку в нишу стены.
Чемоданова водила ломаным ногтем по анкете, размышляя, с чего начать архивный поиск. Куда проще, если бы Варгасова помнила приход, в котором крестилась. Обычно крещение происходило в ближайшей церкви. Если семья бабки проживала на Моховой, то надо искать в метрических книгах церкви Симеона и Анны. За годы работы в архиве Чемоданова доподлинно изучила топографию церквей города Л., хотя большинство из них давно снесли.
— Вы точно жили на Моховой?
— Ну дак… Сейчас в том доме сапожная мастерская.
— А в церковь какую ходили? Симеона и Анны?
Бабка в восхищении хмыкнула — такая соплюха, а помнит. Старые люди забыли, а она помнит. И верно, была церковь Симеона, была.
— А если ваш отец работал, как вы говорите, на железной дороге, то вас могли крестить в Пантелеймоновской церкви.
— На железной, — все дивилась познаниям архивистки Дарья Никитична. — Башмачником служил, вагоны на ходу останавливал. Получал гроши, а семью держал. Не то что нынешние инженера… Вот племянник мой двоюродный, Будимирка, институт прошел, а как должен мне восемнадцать рублей, так и не отдает.
— Простить надо ему, — съязвил сержант. — Амнистия была, слыхали?
Чемоданова одобрительно взглянула на дежурного — и юмор у служивого есть? Мустафаев козырнул Чемодановой и даже подмигнул, что при его робости означало особое расположение.
— Слыхала, — кивнула бабка. — У соседки моей с подоконника кило свинины слямзили. Люди говорят — из тех, кто по амнистии соскочил… А что, всех прощают, если эта амнистия вышла? — она сложила гузкой блеклые губы. «Видать, и этого сукиного сына, Будимирку, племянника, выпустят», — подумала она.
Мустафаев вышел из комнаты и уважительно прикрыл за собой дверь.
В коридоре было тихо. Здоровенный котище, прошатавшись где-то всю ночь, возлежал на своем привычном месте, у стола. При виде Мустафаева кот благоcклонно приподнял кончик хвоста. Базилио был гордый кот и не от всех принимал подношения. К Мустафаеву кот относился снисходительно. Таких счастливчиков в архиве было человек пять, не больше.
Шкаф, где хранились ключи от рабочих комнат, был пуст, все сотрудники уже на своих местах, за исключением второго и четырнадцатого помещения.
Мустафаев собрался было вернуться к рапорту, как с улицы вошел хозяин кабинета номер два — Илья Борисович Гальперин, заместитель директора архива по научной работе, — квадратный мужчина в голубой рубашке и коричневом пиджаке, рассчитанном на куда более скромную фигуру, и в силу этого обстоятельства живот выдавался вперед, точно корма голубого цеппелина. Круглое лицо цвета сырого теста собрало на своей просторной площади нос, состоящий из пухлого кончика с чуть вывернутыми ноздрями, маленький девичий ротик, тяжелый подбородок с кокетливой родинкой в углу. Но все это, казалось, держится на лице только ради одного: показать, какие рядом с ними живут глаза. Вот глаза у Ильи Борисовича были действительно красивые — черные ресницы нависали над прозрачно-голубыми белками, на которых резко рисовались синие зрачки с томной немужской поволокой. Еще Гальперина отличал тембр голоса, низкий, с глубинными перекатами.