Амалия вздохнула и, поглядев на бокал, отметила, что он пуст. Она потянулась за бутылкой, но тут новая мысль пришла ей в голову.
«А может быть, я вовсе не люблю его?»
Ведь, откровенно говоря, она осталась почти равнодушна к тому, что Владимир назвал ее изменницей. Если бы она хоть сколько-нибудь дорожила им, то, конечно, приняла бы его слова близко к сердцу; а меж тем, если разобраться, ей не давало покоя совсем другое – то, что император Александр будто бы сказал, что она предала родину. Амалия лично знала императора несколько лет и не сомневалась в том, что он успел оценить ее по достоинству. Кто знал Амалию так, как она знала себя, ни на мгновение не поверил бы, что она способна на предательство. Любопытно, кто мог подать императору подобную идею?
И тут в воображении Амалии возник душка Голицын, смахивающий пылинки с вновь приобретенных картин и статуй, почитатель искусства и знатный коллекционер. А ведь коллекционирование наверняка требует немалых денег… Амалию давно волновал вопрос, кто мог выдать секрет ее миссии британской контрразведке. Если допустить, что Багратионов сказал правду и о том, зачем она едет в Англию, знали лишь он и государь, а в Англии, разумеется, российский посол (его ведь не могли не поставить в известность), то получается…
Получалось более чем логично и оч-чень интересно. Если Голицын по каким-то причинам работает на англичан, то, поняв, что им не удалось перехватить Амалию при высадке, он должен был срочно «спасать лицо», ибо сразу же возникал вопрос, откуда им было известно о цели ее приезда. Вот вам и версия с его подачи: а что, если она сама им об этом сообщила? Вдобавок странное замужество Амалии дало ему возможность очернить баронессу в глазах ее руководства. Кроме того, он мог предположить, что ее в таком случае отзовут и она не успеет завершить начатую работу, что будет на руку англичанам. И тому, кто на них работает. Ничего себе поворот!
– Ах ты, ваше превосходительство! – пробормотала Амалия себе под нос и выругалась сначала по-польски, затем на мушкетерском французском.
Надо сказать, что хрупкая Амалия Константиновна умела виртуозно ругаться на дюжине языков. Конечно, грубость не к лицу женщине, особенно хорошенькой, но что поделать, если бывают в жизни минуты, когда изящным слогом никак не высказать всего, что накопилось на душе?
– Если это Голицын, – сказала Амалия задумчиво после того, как резервы польского языка, а также две дюжины вариантов parbleu[25] были исчерпаны, – то… то просто не знаю, что я с ним сделаю.
Поскольку Амалия неукоснительно придерживалась того правила, что ни одно недоброе дело не должно оставаться безнаказанным, Голицыну срочно следовало ставить свечки всем святым угодникам, чтобы его постигла самая легкая из возможных кар.