– Об этом позже и не здесь, – ответил склонившийся над столом человек и приподнял голову, ощупывая исподлобья горящими глазами собравшихся офицеров. – В прежние века страшились чумы, нынче приходится страшиться революционеров… Да-с, приходится смотреть правде в глаза. Революционная сила в России приняла катастрофические масштабы…
К вечеру в Москве были выключены все телефоны, за исключением телефонов должностных лиц, согласно утверждённому генерал-адъютантом Дубасовым списку. К полуночи стрельба постепенно утихла, с Сухаревой башни город стал освещаться огромным прожектором.
Рано утром вновь затрещали выстрелы, грохнули орудия. Драгуны и казаки, без отдыха находившиеся в седле день и ночь, на морозе, были озлоблены и беспощадно расправлялись с любым, у кого было найдено оружие. То и дело раздавалась стрельба по толпе, где бы она ни собиралась. Толпа за несколько дней страшных беспорядков превратилась в символ революционной массы. По городу носились слухи, будто в ближайшее время на помощь революционным дружинам подоспеют тридцать тысяч вооружённых рабочих из Орехова-Зуева и вот тогда-де состоится решительная схватка. Чувствовалось, что за слухами стояли умелые пропагандисты. На улицах, то внезапно пустевших, то заполнявшихся народом, носилось: «Московский гарнизон переходит на сторону повстанцев», затем: «Московский гарнизон остаётся верен правительству и переносит тяжёлые условия с редким самоотвержением»… Что было правдой, никто не знал наверняка. Правдой была кровь. Правдой было желание закончить развязанную на улицах города войну как можно скорее. И каждая из сторон стремилась поставить свою точку в этой войне.
Ближе к полудню Вениамин Ефремов, подъезжая к казармам жандармского дивизиона, помещавшегося в казармах на Петровке, увидел толпу обывателей человек в двадцать и велел кучеру остановить сани.
– Что у вас тут? Никак митингуете? – спросил он ровным голосом.
– Никак нет, – поспешил ответить худощавый гражданин в расстёгнутом пальто, меховая подкладка которого была сильно порвана у самого подола, – мы обсуждаем. События такие невероятные и такие, можно сказать, головокружительные, исторические, что трудно всё осознать в одиночку, господин полковник.
Полковник подошёл вплотную к говорившему и заглянул в его глаза, затем перевёл взгляд на остальных.
– Исторические? – проурчал он и шевельнул густыми усами. – Да, исторические. И я нисколько не сомневаюсь, что всё, что нынче происходит в стенах Москвы, глубоко возмущает и оскорбляет чувства чести и справедливости лучших людей России. Я уверен, что эти лучшие люди пойдут вместе и заодно со мной в деле, возложенном на меня доверием Государя императора. Я уверен, – полковник Ефремов перешёл на крик, – уверен, что победа над крамолой должна быть достигнута не только штыками и залпами, но и твёрдостью духа лучших общественных сил России! Я призываю вас объединиться и сплотиться в борьбе против обрушившейся на наши головы революции!