В тот же день основная масса революционеров отступила к Пресне.
Как только войска вступили в район Пресни, тотчас из домов – окон, чердаков и крыш – раздались выстрелы. Семёновцы и ладожцы, не перестроившись ещё в боевой порядок, были застигнуты врасплох и сразу понесли потери. Прячась в арках, они продолжали стрелять. Слышалась громкая отборная мать и дикие революционные призывы. Мосты Пресненский и Горбатый были забаррикадированы, и их пришлось брать штурмом. Особенно сильному обстрелу подверглись семёновцы из дома Купчинской, который тоже удалось взять штурмом лишь с пятой попытки…
К вечеру широкое огненное зарево от пылающих домов на Пресне освещало весь город.
В ночь на 18 декабря часть рабочих Прохоровской мануфактуры заявилась к начальнику отряда флигель-адъютанту полковнику Мину с ходатайством не стрелять по жилым помещениям этой мануфактуры, чтобы дать возможность женщинам и детям оставить помещения. Все военные действия были прекращены на всё 18-е число. Впоследствии оказалось, что просьба о женщинах и детях была только предлогом для прекращения стрельбы, так как этим воспользовались боевые дружины и бежали на новый сборный пункт, устроенный ими на сахарном заводе в полутора верстах от Прохоровской фабрики. Войскам пришлось брать и этот завод, что и было приведено в исполнение 19 декабря, когда свыше 430 рабочих сдали огнестрельное и холодное оружие. Тимофею Тимохину удалось скрыться…
Как же давно это было! Тысячу лет назад… Нет, столько не живут, но почему-то Тимохину, стоявшему сейчас возле горячей печки, казалось, что московские события происходили тысячу лет назад. Гражданская война тоже лежала не ближе. Зато Степан Аникин по прозвищу Бисерная Борода находился где-то рядом, и он был личный враг Тимохина.
***
Караван красноармейцев остановился, Пангаси вытянул руку.
– Что? – спросил Тимохин
– Говорит, что дым чувствует, – перевёл Сидоров.
– Дым? Стойбище? Далеко ли? – уточнил Тимохин, кутаясь в шарф.
– Он в километрах не разбирается, товарищ командир. Говорит, что примерно десять полётов стрелы, – ответил Сидоров.
– Это сколько же по времени?
– Я полагаю, что, по нашим меркам, будет час, а то и полтора ходу.
– И он слышит запах костра? – не поверил Тимохин.
Сидоров переспросил Пангаси.
– Да, он точно чует запах.
– Этот дикарь покруче Матвея будет. Тот никогда запах так тонко не различал, – проговорил задумчиво Тимохин. – Полтора часа ходу! Ты бы учуял что-то, скажи мне, товарищ Сидоров?
Сани скрипели полозьями по снегу. Со стороны леса надвигался мутный туман. Тимохин поднял руку, велев каравану остановиться, и прислушался. Он выпрямился, сошёл с саней и огляделся.