«Чёрт меня подери, если я могу что-либо различить в этой тишине, кроме фырканья оленей и скрипа снега под моими ногами. А этот сукин сын запросто слышит запах костра. И какая же мне после этого цена как командиру?»
Вокруг лежал искрящийся снег.
«Вот если бы я был уверен в том, что он говорит правду! Если бы я только мог быть уверен в чём-либо! Но я уже не уверен! Я уже просто… Я сам не знаю, что я думаю…»
Тимохин тяжело опустился в сани и махнул рукой, показывая, что караван может продолжать движение.
***
Когда появились чумы, Тимохин даже не достал своё оружие. Он встал на обе ноги и пристально стал разглядывать стойбище.
«А там ли Бисерная Борода? Если его там нет, то на кой хрен мне это сражение? Кого я буду арестовывать? Старого Тэваси? Нет, он мне теперь не нужен. Мне надобно взять Бисерную Бороду! Только его! Без этого ничего моя революционная честь не будет стоит! Я могу смыть позор только кровью Бисерной Бороды!»
Красноармейцы, взяв на изготовку винтовки, выжидающе смотрели на командира. Тимохин молчал.
Перестрелка началась внезапно. Сначала появилось двое саней с Самоедами, которые подъехали очень близко к красноармейцам. Дикари понаблюдали за солдатами и быстро поехали обратно. Тимохин продолжал размышлять. И тут грянул первый выстрел. Никто позже не мог сказать, с чьей стороны полетела первая пуля. Но выстрел прозвучал, расплывшись призрачным эхом над снежной равниной.
Тимохин вздрогнул и увидел перед собой лицо Тэваси. Лицо висело перед ним в воздухе так, как если бы сам Тэваси стоял перед командиром красноармейцев в действительности. В следующую секунду Тэваси растворился в сверкающем солнечном пространстве. Пришёл, посмотрел в глаза врагу и исчез.
Тимохин вздрогнул.
Сани с красноармейцами покатили вперёд. Пангаси активно шевелился и что-то кричал, сидя на головных нартах. Он казался куклой, пытавшейся рассмешить людей, размахивая руками.
«Какая же ты сука!» – подумал про него Тимохин и достал из кобуры «маузер».
Тут началась пальба. Красноармейцы стреляли без остановки, целясь не столько в людей, сколько в чумы, где скрывались их жертвы.
Олени, стоявшие чуть в стороне от стойбища, разом всколыхнулись и помчались прочь.
Пуля, ударившая Тимохина в руку, не удивила его. Он поморщился и затем улыбнулся – была радость оттого, что он прочувствовал себя участником битвы. Кровь и рана! Именно этого недоставало Тимохину, чтобы ощутить себя воином за последние годы. Кровь и рана! Теперь у него было действительное основание злиться и ненавидеть тех, на кого он пошёл войной.