— Нет, — я улыбнулся. — Лучше не надо. Я же все равно проиграю.
Пирог был похож на круглое узорчатое окно, какие бывают только в соборах.
— Ясное дело, — с удовольствием согласился мужчина, — ясное дело, вы проиграете. Так сколько вам?
— Я вопросительно глянул на Хедвиг. Она смущенно улыбнулась.
— Одного куска мало, а двух много.
— Значит, полтора? — определил мужчина.
— А так можно? — удивилась Хедвиг.
— Почему же нет, — ответил он, берясь за нож и разрезая один из кусков точнехонько на две половинки.
— Значит, на каждого по полтора, — сказал я, — и кофе.
На столике, за которым мы сидели с Вольфом, еще остались наши чашки, тут же стояла и моя тарелка с крошками от булочки. Хедвиг уселась на тот стул, на котором еще недавно сидел Вольф, я вытащил из кармана сигареты и предложил ей.
— Нет, спасибо, — отказалась она. — Может, потом.
— Еще кое о чем, — сказал я, садясь за столик, — еще кое о чем мне надо у вас спросить. Я всегда хотел спросить об этом вашего отца, да как-то стеснялся.
— О чем же?
— Как это вышло, что ваша фамилия Муллер, а не Мюллер?
— Ой, — сказала она, — это дурацкая история, я до сих пор из-за нее злюсь.
— Что за история?
— У моего деда еще была нормальная фамилия Мюллер, но у него было много денег, а фамилия казалась ему слишком простецкой, и он угрохал кучу денег на то, чтобы заменить «ю» на «у». Никогда ему не прощу.
— Почему?
— Потому что лучше жить под фамилией Мюллер, но с деньгами, которые он ухлопал на изничтожение ни в чем не повинной буквы. Будь у меня сейчас эти деньги, мне не пришлось бы становиться учительницей.
— А вы что, не хотите?
— Не то чтобы не хочу, — замялась она, — но и не слишком-то рвусь. Но отец говорит — надо, иначе себя не прокормишь.
— Если вы согласитесь, — сказал я тихо, — я готов вас прокормить.
Она покраснела, но я был рад, что наконец сказал об этом, и сказал именно так. А еще я был рад, что наконец-то подошел мужчина и подал кофе. Он поставил кофейник на стол, убрал грязную посуду и спросил:
— Вам сливок к пирогу дать?
— Да, — отозвался я. — Сливок, да, пожалуйста.
Он отошел, и Хедвиг разлила кофе по чашкам; она все еще краснела, и я отвел глаза, уставившись на картинку у нее над головой: это была фотография статуи какой-то женщины, памятник был знакомый, я часто мимо него проезжал, но так и не знал, кого он изображает, а теперь обрадовался, прочитав под фотографией надпись: «Памятник императрице Августе» — значит, вот кто это такая.
Мужчина принес пирог. Я плеснул себе в кофе молока, размешал, ложечкой отломил кусок пирога, и обрадовался, когда Хедвиг тоже принялась за еду. Она уже перестала краснеть и, не поднимая глаз от тарелки, проговорила: