Представив во всех красках картину предстоящей смерти и ужасного забвения, он в ужасе отшатнулся от витрины и, понурив голову, побрел по улице. Двигаясь посреди гудящего жизнью людского потока и продолжая машинально приглаживать волосы, он начал приходить в себя и, окончательно стряхнув остатки наваждения, попытался проанализировать положение.
Однако бесформенные мысли полетели непослушными зигзагами в разные стороны, ничего утешительного на ум не пришло.
«Соня во всем виновата!»
«Нет, не Соня! – эхом ответил внутренний голос. – Это все твои пьяные выходки и та мерзость, в которой ты валялся последнее время. Твой трусливый протест против того, чтобы она стала художницей».
Пока она была молоденькой девчонкой, подругой «самого Амурова», рисовала абстрактные акварельки и выступала в студенческих капустниках, он умилялся. Рядом с ней было приятно ощущать себя большим и значимым. Но когда за вызывающую живопись ее изгнали из Академии художеств, а после по этой же причине без оплаты приняли в частную школу современного искусства – тут он не выдержал. Это был удар по самолюбию, с которым он не справился. Тимур принялся глумиться над ее творчеством с таким размахом, что они стали ссориться почти каждый день. Не имея сил сносить ее растущую веру в себя, он сознательно рушил их счастливую жизнь. Тогда она казалась ему едва ли не предательницей. Он и был уверен, что она предала, изменила их духовному союзу, сама стала художницей и заставила говорить о себе.
Нет, конечно же, по-прежнему Соня души в нем не чаяла, но подчиняться ему как художнику теперь для нее было неинтересно.
– Тимур! – закричал кто-то сзади.
Тимур затравленно обернулся и изумленно округлил глаза – его нагнала воровато оглядывающаяся Лыжница. С высоты своего роста она заговорщицки шепнула:
– Сонька только что отправилась в Манеж, а потом поедет в Павловск, к каким-то друзьям. Но я тебе не говорила.
Не зная, что сотворить в знак своей благодарности: прижать к себе, поцеловать или по-мужски пожать руку, Тимур замешкался и совершил какой-то невнятный поклон.
– Ну иди, иди, – покровительственно улыбаясь, просипела Лыжница. – И перестаньте дурить.
– Да! – радостно закричал Тимур. – Конечно!
Звонок Зиновия Геймана застал Горского, когда тот уже садился в свой подержанный «пежо». Взволнованный, что часто с ним случалось, Зиновий начал жаловаться на свалившиеся трудности, умолял помочь и настаивал на срочной встрече. День и без того намечался суетный – открытие выставки в Манеже, – а с этой поспешной встречей все усложнялось еще больше.