Это действительно оказался последний поезд южной линии; позднее он выяснил у главного кондуктора в Дерри мистера Брэддока, что произошло. «Компания разорилась, — отвечал мистер Брэддок, — только и всего. Ты что, газет не читаешь? Так часто бывает в этой чертовой стране. Ну давай мотай отсюда — детям здесь не место».
Еще долго после этого случая Эдди прогуливался вдоль четвертого пути: маршрута к южному побережью, прислушиваясь к возникавшему в памяти монотонному перечислению магических названий: Кэмден, Рокленд, Бар-Харбор (а слышалось Баа-Хабаа), Уискассет, Бат, Портленд, Огенквит, Беруик… Он ходил долго, пока не уставали ноги, и быстро прораставшие между рельсами сорняки приводили его в уныние.
Однажды его отвлек крик чаек (наверно, эти жирные птахи имели большее касание к помойкам, нежели к океану, но Эдди предпочитал второе), и он провожал их взглядом, мысленно крича вслед.
В другой раз он заглянул в открытую ветром и примерзшую в таком положении створку ворот на территорию складов. Осмотревшись, вошел внутрь, памятуя о мистере Брэддоке и опасливо озираясь (Эдди не хотелось оказаться вышвырнутым в любой момент). Раньше там бывали водители грузовиков, иногда подвозившие праздно шатавшихся ребят на небольшие расстояния.
Теперь же вокруг царила тишина. Пустовала дежурка с разбитым камнем стеклом. Сторожей здесь не было с 1950 года. Даже мистер Брэддок прогонял детей самостоятельно, а ночной патруль четыре-пять раз за ночь направлял фары старенького «студебекера» на входную дверь — тем дело и кончалось.
Хотя оставались бродяги. Именно они и беспокоили Эдди — небритые, помятые, с грязными лапищами и обметанными губами. Эти железнодорожные «зайцы» иногда спрыгивали с поездов, проезжая Дерри, или ехали дальше, делая здесь пересадку. Иногда у них не хватало пальцев. И почти всегда они были пьяны и требовали сигарет.
Один из таких вылез из подвала дома № 29 по Нейболт-стрит, высказав пожелание «вздуть» Эдди за четвертак. Здоровые ноги унесли мальчика. Эдди враз похолодел и в горле у него пересохло. У бомжа не хватало ноздри. Вместо нее была красная запаршивевшая борозда.
— У меня нет денег, — икнул Эдди, седлая велосипед.
— Ну хоть за дайм, — прошелестел бомж, придвигаясь. На нем висели дряхлые фланелевые штаны со следами блевотины на отворотах. Расстегнув молнию, он подошел вплотную. По физиономии, давно не бритой, пробежала грязная ухмылка. Подвижный красный нос внушал омерзение.
— У меня… ничего нет, — прошептал Эдди, вдруг подумав: «Боже мой, это же прокаженный! Если он дотронется до меня, я тоже могу заболеть!»