Она застонала с безысходной тоской.
Пальцы Эдди нащупали дверную ручку — и какой же блаженно холодной она оказалась! Он открыл дверь и сразу увидел стоящее такси — посланника страны Здравого Смысла. Необычайно яркими казались в тихой и ясной ночи звезды.
Он обернулся к Мире; в горле хрипело и свистело на все лады.
— Ты должна понять, что мне этого вовсе не хочется, — как можно убедительнее выговорил он. — Будь у меня какой-то выбор — я не уехал бы. Пожалуйста, пойми это, Марти. Я уезжаю, но вернусь. — О, уж это-то была явная ложь, он почувствовал.
— Когда? Сколько тебя ждать?
— Через неделю, может быть, или дней через десять, вряд ли больше.
— Неделя! — выкрикнула она, прижав руки к груди как дива в паршивой опере. — Неделя! Десять дней! Пожалуйста, Эдди! Пожаа-а-а-…
— Марти, прекрати. Окэй? Завязывай.
Как ни странно, это возымело действие; она застыла и лишь буравила его взглядом мокрых коровьих глаз, и читалась в них не злость на мужа, а бездонный испуг. Возможно, впервые за все время, что они знали друг друга, ему пришло в голову, как же безопасно было любить ее. Наверно, так показалось оттого, что он уезжал. Он впервые подумал об этом. И… не предположительно — он знал, что это так. Как если бы оценивал это, находясь в другом измерении.
Хорошо ли это его открытие? Хорошо ли, несмотря на ее ясное сходство с матерью, несмотря на ее привычку есть в постели, уставясь при этом на Хардкасла или Маккормика на экране телевизора, несмотря на крошки, которые оказывались рассыпанными по всей постели, — явный недостаток воспитания; может быть, она понимала и прощала ему многое, потому что ее собственные слабости «лежали в холодильнике»?..
Так ли это?..
Могло ли такое быть?..
С грузом таких беспорядочных мыслей он уезжал, не пытаясь разобраться, с чьей точки зрения рассуждает в каждый конкретный момент — сына, мужа или любовника…
Он уезжал, и тут новая мысль, новая вероятность оглушила его будто огромная черная птица своим крылом: могла ли Мира оказаться напуганной больше, чем он сам? А его мать — могла?
И в подсознании возник, воскрес Дерри, взметнулся зловещими искрами фейерверка. Вспомнилась обувная лавка на Сентер-стрит, куда однажды — в пяти- или шестилетнем возрасте — его взяла с собой мать, наказав «сидеть тихо и быть хорошим мальчиком», пока она купит пару белых туфель. И он был хорошим и сидел тихо, пока мать беседовала с мистером Гардинером, одним из продавцов, но ему было всего лишь пять (или шесть), и когда мать отвергла третью пару туфель, Эдди заскучал и побрел в дальний угол, где некое сооружение привлекло его внимание. Сначала ему показалось, что это упаковочная коробка. Подойдя ближе, он решил, что это ящик, но самый диковинный из всех, что ему доводилось видеть. Он был очень узкий, а его полированная поверхность блестела инкрустациями. К тому же Эдди ни разу в жизни не видел ящика со ступеньками, а у этого были сразу три! Подойдя вплотную к этому необыкновенному ящику, он обнаружил со стороны днища вырез, сбоку кнопку, а сверху — какая прелесть! — нечто похожее на объектив фильмоскопа.