— Начальника поезда мы ждем!
— А я жду капитана, — сказал Джулай. — Часа через два-три меня, наверно, отпустят. Они не хотели даже записывать меня.
Великан оглядел заключенных — сперва тех, что сидели у одной с ним стены, потом сидевших напротив и, наконец, примостившихся в глубине.
— Дурак он, что ли? — сказал мужчина.
Некоторые из заключенных на секунду подняли на него взгляд, и тут Джулай увидел их лица.
Где он видел эти лица? Ему казалось, что он их уже видел и что воспоминание о них связано с чем-то страшным; и вдруг ему померещилось, что перед ним лица тех, кого он видел сегодня мертвыми на тротуаре. Он покраснел и прислонился к стенке, поставив одну ногу в домашней туфле на другую.
— Я думал, что вас взяли сегодня, — сказал он.
Он вытащил пригоршню каштанов, которые все еще лежали у него в кармане, и протянул их заключенным:
— Хотите?
Наверху кучка ополченцев, которые разговаривали о нем, перебралась на передний двор: там, на солнце, было теплее, чем в нетопленном помещении.
— Подумать только, — сказал один. — Вы были почти что приятели, а теперь вы враги.
— Почему враги? — спросил Манера.
— А разве нет? Ты — с нами, он — против нас.
— Как так?
— Ты разве не в ополчении? Ты в ополчении, а он против ополчения.
— Теперь, — вставил третий ополченец, — и братья могут стать врагами.
— Но ведь мы-то не братья, — сказал Манера.
— Да, но такие примеры как раз и показывают, — сказал третий ополченец, — что война у нас гражданская.
Теперь разговор вели только первый и третий ополченец. Почему называется гражданской такая война, когда братья могут оказаться врагами?
— Ее потому гражданской и называют, — вмешался четвертый, — что она не военная.
— Как не военная? — спросил третий. — Разве мы не военные? Мы ведь военные.
— Но против нас-то не военные, — сказал четвертый. — Оттого мы их и расстреливаем. Потому что они не военные.
Манера слушал, не вмешиваясь в разговор. У него в кармане были каштаны, он вытаскивал их по одному, чистил и ел. — Почем я знаю? — время от времени повторял он. Ему не казалось, что он и Джулай — враги. Разве Джулай — против него? Или он сам — против Джулая? Как так? Каким образом? Ему казалось, что разница между ними одна: он сам получает жалованье, а Джулай не получает.
— Предположим, — сказал пятый ополченец, — что нам этого Джулая пришлось бы расстрелять. И, предположим, тебя, — он обратился к Манере, — назначат в карательную команду, чтобы его расстрелять.
— Точно, — сказал третий. — Это я и хотел сказать.
— Как? — спросил Манера.
— Тебе было бы приятно самому его расстреливать? — продолжал пятый.