— Ложитесь, товарищ старшина, и не просите пощады!
Молча, лишь покряхтывая, влез Смолярчук на полок, покорно распластался на дубовых плахах.
Волошенко обмакнул веник в горячую воду, широко размахнулся и нанес старшине пробный удар. Белая спина Смолярчука стала розовой. После нескольких ударов она покраснела, потом налилась жаром. Волошенко неутомимо поднимал и опускал веник, приговаривая при каждом ударе:
— Это вам, товарищ старшина, за то, что вы такой красивый, за то, что такой высокий и басистый… за то, что бросаете своих друзей и демобилизуетесь…
Волошенко остановился, перевел дыхание, смахнул со лба пот.
— Еще или довольно? — насмешливо спросил он.
— Давай! Хлещи! — сквозь зубы простонал Смолярчук…
И снова Волошенко упруго и хлестко молотил душистым веником раскаленную спину Смолярчука.
— Довольно! — Смолярчук схватил Волошенко за руку. — Ну и ручища у тебя, Тарас!..
Волошенко бросил веник.
— Зря жалуетесь, товарищ старшина. Получили, как полагается демобилизованному, последний банный паек. — Повар вздохнул, поднял таз с холодной водой, словно собираясь его выпить, заговорил: — Последний нонешний денечек гуляю с вами я, друзья!
Мало выпадает праздничного времени на долю солдат-пограничников, живущих днем и ночью, всю неделю, весь месяц, весь год, весь срок службы напряженной, трудной, до предела уплотненной жизнью. И потому они высоко ценят каждый свободный час, умеют делать его праздничным.
Тарас Волошенко не был старожилом заставы, но эту особенность пограничной жизни он почувствовал сразу, чуть ли не с первого дня.
Побывав на банных небесах, Смолярчук опустился на землю. Окатив чистой холодной водой цементный пол, он растянулся на прохладной площадке: отдыхал, набирал силы для второго захода на полок.
Смолярчук привык за годы службы мыться в нескольких водах, париться долго, до полного изнеможения. Не собирался он изменять своим привычкам и сегодня. Наоборот, прощаясь с баней, которую строил своими руками, он решил пробыть здесь долго, как никогда раньше.
Солдат Тюльпанов даже здесь, в бане, ни на шаг не отставал от Смолярчука. Приняв на полке в парильной ту же «пытку», что и его учитель, он лежал теперь рядом со старшиной, прохлаждался.
— Значит, последняя баня, — вздохнув, проговорил он.
Смолярчук молчал. Глаза его были закрыты, руки и ноги разбросаны, дышал он тяжело, с хрипотцой. Притихли и другие пограничники, ожидая, что ответит старшина.
Молчание Смолярчука не смутило Тюльпанова. Он продолжал с присущим ему простодушием:
— Не понимаю я вас, товарищ старшина, как это вы, такой знаменитый пограничник, согласились на демобилизацию. На границе вы первый человек, а что вы будете делать там, в Сибири?