– Прекратите! – Фелисити уткнулась пылающим лбом прямо в дверь, не осмеливаясь поглядеть Дивону в лицо. Его близость сводила ее с ума. – Вы сами такой же аболиционист, как и я. Не забывайте, что я видела ваши документы об освобождении рабов!
– Но, может быть, я подписывал эти письма скрепя сердце? Да, конечно, я ненавижу такое положение вещей, когда дети часами не разгибают спины на хлопковых плантациях, но в равной мере ненавижу и такое, когда этих детей используют на «свободных» потогонных заводах! А больше всего я ненавижу людей, которые болтают сами не зная, что и пытаются научить меня жить!
– Но ведь я так не делала…
Дивон стиснул зубы.
– Допустим, не делала. – Рука его провела уставшим жестом по деревянной обшивке дверей и коснулась кудрей на затылке Фелисити.
– Не надо, – умоляюще прошептала та.
– А может, именно этого я и потребую за вашу отправку в Нью-Йорк? – Волосы девушки были так пушисты, так наполнены мерцающим дивным светом, даже, несмотря на тусклый огонь убогой лампы.
– Вы не посмеете. – Его пальцы на ее тонкой шее заставляли девушку пылать и содрогаться.
– Не посмею? – Капитан нагнул голову и коснулся горячими губами ложбинки между плечом и шеей.
– Прошу вас… – Фелисити инстинктивно отшатнулась, ибо была перед ним слишком беззащитной.
– Прошу? – Зубы Дивона блеснули в привычной усмешке. – Прошу – что? Не трогать невинную девушку, дабы ее не соблазнить? Но ведь мы оба знаем, что поцелуй – единственное оставшееся у меня оружие.
– Нет, я не… – Конец фразы был задушен его жгучим продолжительным поцелуем. Губы капитана были жестоки и голодны, они требовали, насиловали, наполняли, а Фелисити упивалась вкусом его гнева; ощущая его не только в распаленных губах, но и в руках, терзающих ее локоны, и сильном каменеющем теле…
Она знала, что ему нужно, и, устав бороться со своим собственным телом, она решительно забросила тонкие руки ему на плечи, дрожа от желания и впивая горькую сладость его рта.
Раздался громкий мучительный стон, окончательно сломивший последнее сопротивление Фелисити. Пальцы ее заскользили по мягкому хлопку его рубашки.
А он был груб. Груб как никогда – но этого и хотела Фелисити.
Не отрываясь от ее рта, Дивон повернул девушку к столу и сильно прижал, небрежно смахнув перед этим кувшин и кружку прямо на пол.
Фелисити настолько потеряла голову в бушующем море страсти, что даже не ощутила спиной жесткую деревянную поверхность стола. Юбки ее были подняты, но она едва ощутила дуновение прохладного воздуха по ее разгоряченным ногам.
Через секунду рот капитана был уже прижат к сокровенному входу, а Фелисити, подгоняемая его бешеным языком, в исступлении колотила сжатыми кулачками по его широким плечам, разжимая их лишь для того, чтобы прижать любимую голову еще плотнее, жарче, больнее…