– А ведь я чуть не ошибся… И прощай тогда и свобода, и сокровища Дрезденской галереи, и жизнь… Не случилось, Лаврентий Павлович.
Этот гнилой город стал вдруг ему тесен. Но теперь он уже не чувствовал себя пешкой в чужой игре. Сейчас, стоя в пальто и шляпе на берегу обрыва с засохшей на шее чужой кровью, он чувствовал себя человеком с будущим. Главное – правильно распорядиться этим будущим.
Возвращаясь с Шелестовым в дом на Невском, Ярослав чувствовал себя как обманутый ребенок. Казалось – вот только зайти в холодный, неприятный морг, показать пальцем на высокого светловолосого мужика с парой пулевых пробоин на груди, где справа портрет Сталина, а слева – такой же синий профиль незнакомой женщины, сказать: «Червонец» и уйти прочь, навсегда покончив с этим делом. И тогда можно уже думать об обустройстве новой жизни и перевозке семьи в нормальную квартиру.
Так, во всяком случае, обещал Шелестов. И должность при доме на Невском, и квартиру. Перед кем полковник замолвил словечко, догадаться трудно. Возможно, он сделал это на уровне среднего звена НКВД, заставив кого-то в очередной раз забыть о существовании такого человека, как Корсак. Сколько раз Шелестов уже делал это, и сколько раз находился некто, кто перечеркивал все его планы…
Но морг уже позади, а на душе стало не легче, а тяжелее. Странно, конечно, рассуждать о том, что человеку могло стать уютнее от созерцания синих тел и запаха формалина, но Слава готов был поклясться, что если бы в Ленинградском морге он увидел на один труп больше, то чувствовал бы себя гораздо лучше.
– Что мы знаем о человеке Червонца на Монетном дворе? – говорил вслух, рассчитывая на то, что Корсак его слышит и в нужный момент вмешается, Шелестов. – То, что тесть его – Николай Вишневский, восьмидесятидвухлетний вор-рецидивист, «медвежатник» со стажем, почитающий воровские законы, однако не находящий в себе сил отучиться от привычки жить в роскоши, за что неоднократно отлучался от воровского мира России. Еще мы знаем, что жена этого человека на Монетном дворе работает где-то в магазине, обслуживающем продуктами питания крупное госучреждение, если не сказать – орган власти…
– Да, икру на блинчик не каждый ленинградец нынче намажет, – вмешался в монолог, как и предполагалось, Ярослав. – А еще мы знаем, что у человека на Монетном дворе есть специальность – он художник, рисовавший деньги еще при царе Николае Втором. А это значит, что ему никак не меньше пятидесяти.
– Под шестьдесят, скажем так, – заметил Шелестов, и в кабине наступила тишина.