– У меня, – говорил, соблазняя, – не брага, а чисто музыка духовная… Трубы нет, так я ружьецо казачье приспособил. Прямо из ружья бражка льется, наварена. Опосля божественного исполнения пойдем, князь, ко мне и помянем родителев ваших!
«Опять, значит, напьется Иван…» Сверкала река, и смотрела Наташа вдаль – вот бы ей плыть, плыть, плыть до Тобольска. Потом на санках бы, сынка к груди прижав, она бы ехала, ехала, ехала… Соли Камские, Мамадыш да Казань татарская, потом Нижний в куполах да башнях, а потом ударит в уши граем вороньим, плеснет в глаза блеском, вскинутся кони, и вот она – Москва… край отчий… кров и покой… Так вот и смотрела Наташа, мечтая, в даль речную. Вдруг белая искорка блеснула за излучиной.
– Ой, что это? – испугалась Наташа. – Гляньте-ка!
Да, теперь все видели – шел кораблик, неся мачты. Ветерок набил полные пазухи парусов – они вздулись, ветром сытые. А напротив самого Березова-городка в воду убежал канат якорный, и лодочка к берегу стала подходить.
– Не за нами ли? – пригорюнились Долгорукие. – Эвон и солдаты там с ружьями на нас глядят… Как бы беды не стало!
По высокому берегу бежал офицер – флотский. И еще издали его улыбку заметили. А сам-то молод, на ногу скор и брови черные…
– Ой… ой… – провыла Катька. – Никак это… он?
Наташа сбоку глянула: стояла невеста порушенная, ни жива, ни мертва. В лице ни кровинки. А офицер, оглядев опальных, сказал:
– Лейтенант Овцын я… И прибыли мы с добром, чтобы далее отплыть. И про страны Полуночные все дельное вызнать. Ну а вы, господа, как живете-можете?
Тут Катька глаза опустила и, словно в былые времена, чинила политес офицеру на глине скользкой. Среди кочек болотных приседала она, боками платьев шурша заманчиво.
– Милости просим… до острогу нашева, – говорила чинно. – Чего, сударь, ранее к нам не приезживали? Уж мы рады…
Анька с Аленкой хотя и глупы еще, но уже девицами стали. Они тоже на лейтенанта завидно поглядывали. Но Овцын, с князем Иваном сойдясь наскоро, вечером пить вино к подьячему Тишину закатился. Скулу ладонью подпер. Слушал, что говорят. Тишин ему невзлюбился – ярыга! А вот боярский сын Яшка Лихачев, за разбой в Березов сосланный, ему приглянулся.
– Атаман, кой год здесь, небось места здешние знакомы?
– Оно так. На пузе все исползал. За бобрами. За утками.
– Вот и ладно! – кивнул Овцын. – Завтра спозаранку, как проснешься, возьми казаков и до окияна самого ступай.
– А меня куды зашлешь? – скалил зубы Тишин.
– У тебя изо рта скверной пахнет, – ответил Овцын. – Мне такие не надобны… Пей вот, сопля подьяческая!