и столь исполинскими башнями, – город,
который еле окружила вся масса военных орудий, который вмещал в себе
бесчисленное множество людей, сражавшихся за него? Куда он исчез, этот город,
который Бог, казалось, избрал своим жилищем? До самого основания и с корнем он
уничтожен! Единственным памятником его остался лагерь опустошителей, стоящий
теперь на его развалинах, несчастные старики, сидящие на пепелище храма, и
некоторые женщины, оставленные для удовлетворения бесстыдной похоти врагов.
Если кто подумает обо всем этом, как он может еще смотреть на дневной свет,
если бы даже он мог жить в безопасности? Кто в такой степени враг отечества,
кто так труслив и привязан к жизни, чтобы не жалеть о том, что еще живет на
свете? О, лучше мы все умерли бы прежде, чем увидели святой город опустошенным
вражеской рукой, а священный храм так святотатственно разрушенным! Но нас
воодушевляла еще не бесславная надежда, быть может, нам удастся за все это
отомстить врагу. Теперь же, когда и эта надежда потеряна, и мы так одиноко
стоим лицом к лицу с бедой, так поспешим же умереть со славой! Умилосердимся
над самими собою, над женами и детьми, пока мы еще в состоянии проявить такое
милосердие. Для смерти мы рождены и для смерти мы воспитали наших детей. Смерти
не могут избежать и самые счастливые. Но терпеть насилие, рабство, видеть, как
уводят жен и детей на поругание, – не из тех это зол, которые предопределены
человеку законами природы; это люди навлекают на себя своей собственной
трусостью, когда они, имея возможность умереть, не хотят умереть прежде, чем
доживут до всего этого. Мы же в гордой надежде на вашу мужественную силу отпали
от римлян и только недавно отвергли их предложение сдаться им на милость.
Каждому должно быть ясно, как жестоко они нам будут мстить, когда возьмут нас
живыми. Горе юношам, которых молодость и свежесть сил обрекают на
продолжительные мучения; горе старикам, которые в своем возрасте не способны
перенести страдания. Тут один будет видеть своими глазами, как уводят его жену
на позор; там другой услышит голос своего ребенка, зовущего к себе отца, а он,
отец, связан по рукам! Но нет! Пока эти руки еще свободны и умеют держать меч,
пусть они сослужат нам прекрасную службу. Умрем, не испытав рабства врагов, как
люди свободные, вместе с женами и детьми расстанемся с жизнью. Это повелевает
нам закон
{46}, об этом нас умоляют наши жены
и дети, а необходимости этого шага ниспослана нам от Бога. Римляне желают
противного: они только опасаются,
[447] как бы кто-нибудь из
нас не умер до падения крепости. Поспешим же к делу. Они лелеют сладкую надежду
захватить нас в плен, но мы заставим их ужаснуться картине нашей смерти и
изумиться нашей храбрости».