Все его жильцы благоразумно разошлись по своим комнатам. Нас встретила только хозяйка.
— Что же это будет? — причитала она, чуть не плача. — Ну почему мой пансион точно богом проклят? Беда была прошлой зимой, и теперь опять…
— Я пошел спать, — сказал мой спутник.
Поднявшись на второй этаж, я вышел на крышу, где был солярий. Освоившись немного в темноте, я увидел, что в шезлонге, придвинутом к стене, кто-то лежит. Я подошел ближе, наклонился и увидел фрау Зиндель, которая спала, зашнуровавшись в спальном мешке.
— Фрау Зиндель! Фрау Зиндель!
Она открыла глаза и приподнялась:
— Бог ты мой, уже ночь… — сонно произнесла она и попросила меня помочь ей выбраться из мешка.
Меня почему-то разбирал смех:
— Я советую вам спуститься вниз к хозяйке.
— Зачем? — удивилась она.
— Хозяйка там чуть не плачет. Все думают, что вы пропали.
Я прошел в свою комнату, разделся, лег в постель и мгновенно уснул…
За завтраком в столовой стоял гул. Взбудораженные жильцы обсуждали случившееся и поминутно устремляли осуждающие взгляды на фрау Зиндель,
После завтрака я вышел из пансиона. Буран почти совсем затих, и я решил пройтись до почты — отправить открытку мистеру Глену. Мы договорились, что я каждый день буду посылать ему весточку о том, как я тут живу.
Не прошел я и сотни шагов, как меня нагнала фрау Зиндель:
— Вы на почту?
— Да.
Мы пошли рядом.
— Ваша фамилия Коробцов? — спросила она.
— Да.
— Вы кто по национальности?
Я вспомнил указание мистера Глена никому ничего о себе не рассказывать и не ответил.
— Я фрау Зиндель, — нисколько не обидясь, сказала она.
— Я знаю.
— Хочу поблагодарить вас за вчерашнее…
— Не стоит, фрау Зиндель. Это был, может, и благой порыв, но не очень-то серьезный. Мы сами чуть не заблудились.
— Это неважно! — воскликнула она. — Главное в том, что ваш поступок стал живым укором совести для всех других. — Она, вздохнув, сказала: — Ах, немцы, немцы…
Мне самому не понравилось, как вели себя жильцы пансиона, но поддержать разговор я не мог, это было бы просто самохвальством. Я заговорил о погоде.
Когда мы вернулись в пансион, фрау Зиндель предложила мне посидеть у камина.
Было уютно, тепло и так приятно смотреть на пылающие поленья.
— Неужели немецкий обыватель неисправим? — спросила фрау Зиндель. — Мой дом, моя семья, а все остальное его по-прежнему не касается. Представьте, они осуждают меня — эти добропорядочные немцы из пансиона «Эльза». За что? За то, что я крепко уснула на воздухе? — Она наклонилась ко мне и, тряхнув головой, ответила: — Нет! Они осуждают меня за то, что эта история раскрыла их друг перед другом, как равнодушных, тупых эгоистов.