— Зачем же передергивать? Никто ведь так не ставит вопрос. Можно найти какие-то иные средства. Как-то по-другому…
— Да брось ты, Билл. Какие еще там средства?
— Как какие? Всякие. Может быть, попытаться убедить дурного человека. А может, и придется схватить со стены охотничье ружье да и всадить ему картечь в лоб…
— Вот так здорово! По-твоему, значит, выходит, что всадить картечь в лоб это по-христиански?
— А как же! Мы ведь не отрицаем человеческие эмоции и чувства. Все дело лишь в том, как они проявляются…
Мидберри пожал плечами.
— Да только твой пример, Уэйн, — продолжал Билл, — не совсем к месту. Ты ведь говоришь о прямом нападении. В таком деле любой вправе действовать по обстоятельствам. Возьми вон хоть апостола Петра…
— Ну вот, ты уже и взялся за проповедь…
— Я? Даже и не думал.
— Как же не думал. О чем же тогда толкуешь? Всякий раз, как у нас заходит разговор и ты видишь, что тебе уже нечем крыть, ты тут же начинаешь читать мне проповеди. Приплетаешь своего апостола Петра и иже с ним…
— Да ладно уж тебе. Согласен, оставим апостола в покое. Просто я хотел сказать, что вспышка гнева в какой-то критической ситуации и спокойное, хладнокровное обучение людей убийству — это далеко не одно и то же.
— Вот заладил! Да я ведь совсем о другом. Еще раз говорю, представь себе, что в твой дом вломились бандиты, напали на твою семью, надо спасать ее. Что ты станешь делать?
— Не знаю. Я же тебе сказал, что не знаю. Может, схвачусь с ними. А может, и нет. Ничего наперед сказать не могу. Ничего!
— А если их будет несколько? Что ты один сделаешь? Да еще если ничему не обучен. Ни ножом, ни ружьем пользоваться не можешь. Что? Нет, милый мой, если уж заранее не научился драться, грош цена такому защитнику.
Филлис вошла в комнату, неся на подносе большой пирог с тыквой. Сильно располневшая во время беременности, она с трудом нагнулась, чтобы поставить блюдо на стол и нарезать пирог на ровные куски.
— Ух ты, красота-то какая. Да еще с тыквой, — обрадовался Мидберри. Он очень любил этот пирог.
— Ну и ладно, — примирительно отозвался проповедник. — Дело твое. Просто жаль, что ты на это всю жизнь потратишь. Всю жизнь учить людей убивать себе подобных! Не заметишь, как и сам превратишься черт знает во что. Души-то не останется, все умрет.
— Да будет уж тебе…
— Нет, верно. О душе хоть подумай.
— Ну вот, опять проповедник заговорил.
— Мальчики, — вмешалась мать, — хватит уж вам. Лучше я вам кофе подолью. — Не ожидая ответа, она наполнила чашки, пододвинула каждому тарелку с куском пирога.
— Эй, Эрл! — крикнула она в сторону кладовки, находившейся за кухней. — Пирог уже на столе. Иди!