Начало путешествия похоже на молодость. Встреча с дельфином и белужья уха, тендровские комары и подъем апселя — все это ново, все вкусно, все становится веселым приключением. Это время обаятельного юношеского эгоизма. Собственная персона вызывает повышенный интерес. Буду ли я укачиваться? Не испугаюсь ли ночного шторма? Научусь ли ставить паруса? Снова, как в юности, дружелюбно знакомишься с самим собой — оттого легко и с другими.
«Да ведь он любопытный человек! Характер!» — с удивлением думаешь о соавторе, который на берегу осточертел тебе еще в шестидесятых годах. Способность Дани неограниченно спать кажется увлекательной загадкой, каждый звонок Саши его «матери» веселит душу, а первые «вот оно» Данилыча становятся, как сонеты Петрарки, пищей для радостных раздумий.
А потом подкрадывается опыт. Новизна обрастает привычкой, античная яркость дней смазывается. Попутчиков уже знаешь; их любимые словечки, капризы, слабости — все уже знакомо. Капитанским «вот оно» щеголяет боцман, матросы приводят цитаты из анекдотов судового врача, шкипер поет студенческие песни и читает Бунина в оригинале. На смену безответной любви к парусам приходит знание того, какой шкот «отдать», чтобы «сбить» стаксель. Путешествие перестает быть карнавалом; а чем ему предстоит теперь стать — еще неизвестно. Молодость неизбежно сменяется зрелостью. Зрелость есть состояние, следующее после молодости и обозначающее отсутствие последней. Познавательная и утешающая ценность каждого из этих изречений — для того, кто стоит на переломе, — равна нулю.
Вот оно.
Конечно, мы прошли ростовский мост — прошли без приключений. Было это, правда, уже на следующий день. Вечером по обыкновению выяснилось, что город справа — Азов, а не Ростов, что до Ростова еще тридцать пять километров; и когда в темноте надоело шарахаться от встречных судов, мы заночевали у плавучего заправщика; и всю ночь, разгоняя комаров, возле нас швартовались и жадно сосали горючее «Кометы» и «Ракеты». Что еще было вечером? Приплыл какой-то браконьер, предлагал рыбу; но уха у нас еще была.
IV
Уха у нас еще была.
Дописав до этих слов (год спустя), я откладываю ручку. Некоторое время предаюсь разглядыванию фотографий. Хорошие фотографии. Кроме них, на столе, слева направо, расположены «Учебник яхтенного рулевого», огрызки яблока, лампа настольная, пепельница в виде собаки, пишущая машинка, пачка чистой бумаги. У меня очень хороший, большой стол.
Отвлечемся ненадолго, читатель. Покинем на время борт «Юрия Гагарина». Придется сделать паузу. Дело в том, что книга о путешествии, как и само путешествие, тоже «на полпути». Кажется, я начинаю врать. Кажется, я невольно проектирую свое нынешнее состояние на прошлое, полпути книги на полпути путе шествия.