«Кое-что еще» — это мой стол и желтый круг света, падающего на тетрадь дневника.
И все-таки работа идет неправдоподобно медленно.
В настоящий момент я уже знаю об этой книге все. Знаю слова, которыми она закончится. Знаю, в чем ее смысл. Знаю все ее слабости, в том числе и неустранимые.
Я знаю все, все могу объяснить — и в то же время во всем сомневаюсь, ни в чем не уверен. Говорят, будто литературная работа похожа на труд ученого, физика? Не похожа.
Есть ли резон — ради того, что я хочу сказать, — описывать путешествие день за днем? А если это просто дневник, к чему тогда тяжеловесные аналогии «путешествие — жизнь», «молодость — зрелость», перескоки «сегодня — год назад»?
Но ведь Ответ-то я знаю? Знаю! В чем же дело?!
«Откупори шампанского бутылку — иль перечти «Женитьбу Фигаро»…»
Кстати, недели две назад мы с Сергеем нанесли визит некоему Маститому Писателю. Он прочитал первую, морскую часть.
Знаете, что мне запомнилось из этого визита? Отворилась дверь, и в комнату, тяжело и мягко ступая, косолапо расставляя лапы на желтом паркете, вошел огромный царственный пес. Он приблизился к Сергею, от чего тот сжался в кресле, обнюхал его ногу и фыркнул. Потом пес обнюхал меня, однако фыркать почему-то не стал, а поднял тяжелую черную голову, слегка повернул ее набок и уставился в глаза.
— Фу! — поспешно сказал писатель. Пес отвернулся, медленно подошел к хозяину, положил ему лапу на колено и застыл, а писатель запустил руку в шерсть на могучем загривке, тихо бормотал: «Фу, зверь, фу, ирод хороший, фу…» Вскоре после этого мы с Сергеем встали и откланялись.
Что же касается мнения писателя о рукописи и особенно его замечаний, то они показались мне точными и дельными. Возможно, потому, что совпадали с моими собственными.
Перечесть, что ли, «Женитьбу Фигаро»? Впрочем, хватит…
Снег за окном перестал таять. Фонарь выключили: уже поздно. Я пытаюсь представить, какая холодная черная вода шипит сейчас на песке Тендры, тяжело грохочет у Тарханкута, вокруг Крыма, на косах Азовского моря, — всюду, где уже прошел «Гагарин». Представить эту картину трудно, потому что мы-то знаем: «Гагарин» сейчас на Дону, сейчас лето, полпути июля, экипаж хандрит, неприятно удивленный тем фактом, что «уха у нас еще была»… Свет лампы на моем столе падает на страницу дневника.
Знаете, читатель, я, кажется, понял! «Полпути» — это когда у нас с вами позади уже много хорошего, кажется, будто есть что терять, и жалко. Чепуха это.
Впереди не меньше. Сергей как-то сказал: главный недостаток повести-дневника о путешествии на яхте — заранее известно, что герои не утонули. Я возразил: это еще неизвестно. Неизвестно!