Даня ушел спать. Сергей тоже укладывался — на моем матраце, потому что его матрац я проколол. За последние полчаса у меня сорвались три блесны. Я бросал их с такой ненавистью, что они покидали леску и присоединялись к сонму метеоров, чертивших огневые знаки во тьме.
Наконец я утопил саму катушку. Она выскочила из зажимов и жабой плюхнулась за борт. Я взялся за леску, вытянул все сто метров, на конце которых висело дьявольское единство бобин и шпонок, смял все это комом и засунул под матрац. Все уже спали. Я осторожно залез в каюту, взял с полки книгу апостола спиннингизма М.М.Матвеева… У борта «Гагарина» раздался еще один всплеск.
Когда мы покидали затон следующим утром, в прощальном прыжке над водой поднялась гладкая, черная, обширная спина. Это было последнее «прости» тихого омута.
Все это было уже давно, читатель. Говорят, сейчас низовье Дона окончательно отравлено промышленными отходами. Я не был там со времени похода на «Гагарине», и, как всегда в таких случаях, мне трудно представить, что мой «тихий омут» стал по-настоящему тихим. Мертвым.
VI
Самодовольная трескотня мотора по утрам звучит мягче. Надо же и совесть иметь. Тишина вокруг, безветрие, легкий пар над водой. Еще толком не рассвело, спит приютивший нас затон, спит непойманная рыба. На плавучем кране тоже спят. Говорить в этот час хочется шепотом, что-нибудь нежное:
— Милая… Вон звездочка упала… Росы сколько…
Дивное время. Даже мотор стучит хоть и нагловато — это в его природе, иначе не умеет, — но вполголоса все же. Чувствует. А может, еще не прогрелся…
Вот теперь прогрелся. Чах-чах-чах-чах!! Ни черта он не чувствует. И милой рядом нет, а есть шкипер, мужчина в трусах и с волосатой грудью. Вставай! Держи румпель! Вари обед! Эй, на заправщике!!! На буксир, не возьмете?
Плавучий бензозаправщик был пришвартован к ржавой барже, стоявшей на якоре. Этот тандем был неподвижен; по поскольку рядом крутился буксир-толкач, оставалась надежда, что когда-нибудь он двинется.
В ответ на призыв Данилыча палубу заправщика украсила странная фигура. Монументальный живот облекала когда-то голубая майка. Ниже свисало то, что когда-то было штанами. Туловище было увенчано багровым лицом широкого профиля. Маленькие глазки уставились на нас с непонятным томлением.
Данилыч приветственно взмахнул багром.
— Вы куда, ребята? — обратился он к лицу во множественном числе. — До Волгодонска не подбросите?
Лицо, чей профиль напоминал фас, радостно закивало. Мы подошли поближе.
— Степаныч! — хрипло отрекомендовалось лицо, приняло швартовый конец и, держа его в руках, тревожно осведомилось: