«Тоже…» Мы, яхтсмены без году неделя, чувствовали себя мальчишками перед седым капитаном. А для него, видавшего добрых три десятка навигаций, важно было одно — «ребята с моря». Он как бы оправдывался, рассказывая о трудностях апрельских рейсов по Дону, когда еще не весь лед сошел, о затяжных восточных ветрах, о короткой, «непроходимой» зыби Цимлы. «Не море, конечно, но…»
Меня интересовал один казус. Песок на Дону есть повсюду — каждые десять километров встречается земснаряд, занятый добычей этого ценного стройматериала. Большинство барж, идущих против течения, везли именно песок. Но и по течению везли его же! Мне казалось, что это еще одна загадка Дона.
Но для капитана сей парадокс не существовал. Из его объяснений я понял только одно слово — «Тонно-километры».
Сергей кончил переснимать карту. Мы немного постояли на открытом крыле капитанского мостика. Речные толкачи снабжены высоченной надстройкой. Шум мотора был здесь почти не слышен.
Прямо под нами рассекало воду длинное, сверху неожиданно изящное тело баржи. «Гагарин» сыновне приютился под ее боком. Желто-голубая река была видна на три поворота вперед. Сергей сделал несколько снимков. Потом, зимой, мы посмотрим на них и вспомним Дон — подстегнем память. Для всех прочих это будут просто картинки: река и лодка под боком ржавой баржи.
Пока что я не нуждаюсь в напоминаниях. Донской путь «Гагарина» скоро окончится, но все еще сохраняет надо мной странную власть. Власть дороги. Поперек Дона протянулась степь. Когда-то по ней шло переселение народов — всегда с востока, волна за волной. Обратное движение удавалось редко и ненадолго. Все мы, так называемые европейцы, — потомки тех, кто прошел по этим местам. Власть прошлого. Она давит, как всякая власть. Но она заставляет оборачиваться.
Закат. Еще один донской закат. В море таких не бывает. Дело тут, наверно, в исключительной сухости перегретого воздуха, в мельчайшей песочной пыли, которую несет восточный ветер. Сначала все окрашивается багровым. В реке течет густая венозная кровь. Потом резкий, неожиданный перелом. Червонный монохроматизм рождает фиолетовый тон — внезапно, без подготовки, без игры промежуточных красок. Каждый охотник желает знать… — здесь это правило неприменимо, середины спектра нет, сразу: каждый — фазаны. В небе, на воде, даже на листьях — всюду слияние и разделение, яростная борьба двух мрачных, первобытных тонов. Ничуть не красиво, скорее страшно. Жесткий фиолет побеждает, но и сам уничтожается, съедает и себя. На востоке открываются острые белые зрачки звезд. Почти светло, но красок больше нет. Это уже ночь, избавление.