Народ быстро разошёлся, и в кают-компании остался немногочисленный начальствующий состав, изрядно разбавленный праздношатающимися гражданскими личностями. Я заметил висящую на стене гитару и толкнул Гаврилу локтем в бок.
— Гиви, спой нам, пожалуйста.
— Изыди, я не в голосе. — Отмахнулся непосредственный начальник.
— Добром прошу….
— А в ухо?
— Ладно, сам напросился, — я встал и похлопал в ладоши, привлекая к себе внимание. — Товарищи, вы, наверное, не знаете, какой замечательный талант находится рядом с нами. Но вы его ещё узнаете. Нужно только попросить Гавриила Родионовича исполнить несколько песен.
Одобрительный гул голосов подстегнул моё красноречие. Ну, погоди, Гиви. Узнаешь, как мне в ухо угрожать.
— Вы, наверное, не знаете, товарищи, что сам Шаляпин, слушая комбрига Архангельского, плакал от восхищения, а великий Карузо от зависти посыпал себе голову пеплом, который стучался в его сердце. Так давайте же попросим….
Под вежливыми аплодисментами Гиви сдался. Он взял гитару в руки и подкрутил колки, настраивая семиструнку на привычный ему шестиструнный лад. И, присев на диван, взял несколько аккордов.
— Это не "Каховка", — удивился парторг Белецкий.
Гиви в ответ грустно улыбнулся и запел.
Капитана в тот день
Называли на «ты».
Шкипер с юнгой сравнялись в талантах.
Распрямляя хребты,
И срывая бинты
Бесновались матросы на вантах.
Мёртвая тишина стояла в кают-компании. Слушатели только изумлённо переводили взгляд то друг на друга, то на исполнителя. Видно, что такого они не ожидали. А Гиви всё продолжал, со знакомой хрипотцой в голосе:
Киль как старый неровный
Гитаровый гриф.
Это брюхо вспорол мне
Коралловый риф.
Я смотрел на зрителей. Капитан Воронин сидел с распахнутыми глазами и беззвучно шевелил губами, видимо пытаясь запомнить понравившиеся строчки. Корреспондент газеты «Известия», вытирая выступившие слёзы, что-то стенографировал в блокноте. Шмидт вообще уставился в одну точку и, в задумчивости, трепал бороду.
Гиви закончил выступление и вернул гитару на место.
— Это Ваше, Гавриил Родионович? — Спросил Шмидт.
— Нет, Отто Юльевич, не моё. Эту песню написал один мой друг, к сожалению слишком рано умерший.
Пользуясь тем, что на диванчике мы были только вдвоём, я упрекнул Гиви шёпотом:
— Сдурел? Надо было в своём авторстве признаваться. Всенародная известность, сталинская премия и всё такое…. Капусты бы срубили на халяву. Чего опять в ухо-то? Что я такого предложил?