- Я был тогда совсем зеленый, - рассказывал нам Карл, которому еще и сейчас не нужна была бритва. - Про то, чтобы стать моряком, и не думал. Думал в футболисты податься или, может, в боксеры. Пошлет меня, бывало, сестра в субботний вечер за нашим стариком, а там их фотографии на стенках висели. И вот я встану на улице и смотрю, как они входят, и ноги их вижу под дверью, и голоса их слышу, и запах опилок, и в дыму вижу их фотографии на стенах. Зеленый совсем был. Нигде не успел побывать.
Мы спросили Джорджа, как это Карла взяли на корабль, пусть даже помощником стюарда, ведь он и сейчас так мал ростом и лицом похож на церковного служку, а то и на херувима.
- А почему бы ему не плавать? - сказал Джордж. - У нас, небось, свобода. Будь ты хоть подавальщик, хоть кто. - Он обвел нас серьезным взглядом своих черных глаз. - Он девственник, понимаете? Знаете, что это такое?
Он объяснил нам, что это такое. Ему самому, видно, объяснили совсем недавно, объяснили, чем был он сам, хоть он уже и забыл когда, и он, видно, считал, что мы не знаем того человека, который ему объяснил, а, может, он считал, что слово это новое, его только что придумали. Вот он и объяснил нам, что оно значит. Мы тогда два дня как вышли из Гибралтара, дело было в первую ночную вахту, после ужина мы сидели на юте, слушали, как Монктон толкует про цветную капусту. Карл принимал душ (он всегда, убрав салон после ужина, шел мыться. Джордж, который только стряпал, мылся лишь тогда, когда мы приходили в порт и получали разрешение сойти на берег), а Джордж объяснял мам, что это такое.
Потом он начал ругаться. Ругался долго.
- Слушай, Джордж, - сказал боцман, - а если бы ты был девственник? Что б тогда?
- Что б тогда? - повторил Джордж. - Эх! - Он выругался, длинно, на одном дыхании. - Это вроде первой сигареты с утра, - сказал он. - Начнешь в обед вспоминать, какой у нее был вкус и как у тебя руки тряслись от нетерпения, когда закуривал, и как потом в первый раз затянулся... - Он долго, беспредметно и монотонно ругался.
Монктон наблюдал за ним - не слушал, а именно наблюдал, посасывая трубку.
- Ого, Джордж, - сказал он. - Да ты у нас прямо поэт.
Там был один подонок из Вест-Индии, забыл, как его звали. Он сказал:
- Это что, игрушки. Послушали бы вы, как на португальском корабле помощник капитана обкладывает братишек-матросов.
- Монктон не про ругань говорил, - сказал боцман. - Сквернословить всякий умеет. - Он повернулся к Джорджу. - Кому не хочется снова стать невинным! Известное дело, оценишь, когда потеряешь. - Потом он, сам того не зная, очень удачно, хоть и непечатно, перефразировал байроновскую строфу о мальчике, мечтавшем поцеловать весь женский род в одни уста{*}. - А на какой случай ты его припасаешь? Тебе-то что перепадет, когда он согрешит?