– Моя фамилия Карл, – представился я журналистке, которая сидела передо мной с раскрытым блокнотом и ручкой наготове.
– Вы уже говорили, – сказала она. – Дважды. Расскажите мне о своем клиенте.
– Прекрасный старик, – сообщил я. – На самом деле очень даже безобидный. Господи, ему за шестьдесят, и росту в нем меньше полутора метров. – Я выдавил смешок. – Вряд ли такого можно назвать угрозой для общества.
– Где он сейчас?
– Скрывается. Это настоящий позор: его мать умирает и молит Бога, чтобы последний раз перед смертью увидеть сына. По-моему, правительство действует неразумно.
– Похоже на то.
– Хотите пить? Может быть, воды?
– Нет, спасибо.
Дело происходило в моем кабинете. Я был при пиджаке и галстуке, ноги стояли на полу, а не лежали на письменном столе. Я вел интервью в нарочито задумчивой, озабоченной манере, выслушивая вопросы так, будто не слышал их раньше, и формулируя ответы, как будто действительно беспокоился за исход. Мой безупречный этикет объяснялся не камерами, так как их не было, а тем, что сидевшая передо мной журналистка была удивительно привлекательной. Волосы – как полированная медь, зеленые глаза, бледная веснушчатая кожа, возраст где-то около тридцати. Звали ее Ронда Харрис. На ней был обтягивающий синий свитер и зеленый шарф. Время от времени, когда она старательно записывала в блокноте, в уголке рта показывался розовый кончик языка.
– Я могу поговорить с Чарли? – спросила она.
– Нет, извините. Это невозможно.
– Но встреча с ним помогла бы мне выбрать правильный тон статьи. В ней я хочу сфокусироваться на его возвращении, несмотря на то, что написал Томас Вульф.
– А, оригинал от литературы. Похвально. Вам нравится Вульф?
– Я его обожаю.
– На мой взгляд, слишком многословен.
– Но именно за это я его люблю. Мне нравятся выдержанные излишества, я получаю чувственное удовольствие от его длинных тяжеловесных предложений. Иногда его проза приводит в истинный восторг.
– Я тоже порой болтаю без умолку.
– Прошу вас, позвольте мне встретиться с Чарли или хотя бы поговорить по телефону. Мне это очень поможет. По-моему, в основе истории его жизни лежит идея изгнанничества. Чарли Калакос, как Джордж Вебер, пытается вернуться домой, во враждебный ему город.