— То есть, это был весьма ограниченный круг лиц, которым доверяла Самсонова.
— Да, — согласилась Осокина. — Пожалуй, именно так.
В этот момент, с горкой горячих пирожков на блюде, к столику подошла официантка, и Голованов вынужден был переменить тему на более нейтральную:
— Насколько я понимаю, Людмила Степановна умела ценить не только дружбу, но и родственные связи? По крайней мере, мне так показалось.
— Возможно, вы судите по тому, как она приняла генерала Самсонова?
— Да.
— Пожалуй, вы правы, — задумавшись, произнесла Осокина. — Она умела дружить и ценила в людях это качество. К великому сожалению, столь редкое в наше время. А насчет родственных связей… Она же детдомовская, а все детдомовские мечтают иметь большую настоящую семью. Но… У Людочки, к великому сожалению, не было детей, а у ее художника была всего лишь одна племянница, о которой, наверное, вы уже все знаете.
— Только то, что она также претендует на квартиру Людмилы Степановны.
— И все? — В явном удивлении Осокина вскинула подведенные брови. — Разве Яков Борисович вам ничего не рассказывал?
— О Григорьевой?! — удивился Голованов. — Нет.
— Впрочем, он мог и не знать этого. Людочка уже давно как бы для себя лично похоронила эту женщину.
— А что?.. Чего он мог не знать? — забыв про надкусанный пирожок, насторожился Голованов. — И с чего бы вдруг она ее похоронила?
— О-о-о, это длинная история и неприятная. Давайте-ка сначала сладенького чего-нибудь съедим. Чтобы не так мерзко рассказывать было.
…Когда Марина Васильевна замолчала, скорбно улыбнувшись при этом, Голованов понимающе кивнул и негромко спросил, стараясь не выдать своего интереса:
— И что, сын Григорьевой все еще баланду лагерную хлебает?
— Да ну, о чем вы говорите! — махнула рукой Осокина. — Он уже давно на свободу вышел, пожалуй, и двух лет не отсидел.
По ее увядающему, но все еще красивому лицу столичной интеллигентки скользнула гримаса язвительно-уничтожающей ухмылки.
— Людочка, царство ей небесное, старалась в людях только хорошее видеть, верила им, и как-то сказала мне, что Павла досрочно освободили, якобы за примерное поведение, как исправившегося человека.
— Что, появилось чувство собственной вины за искалеченную жизнь парня?
— Вроде того, — согласилась с Головановым Осокина. — По крайней мере, корила себя за то, что не забрала свое заявление обратно.
— Ну а вы?.. — осторожно, так, чтобы не спугнуть разговорившуюся старушку, спросил Голованов: — Вы верите в исправившегося Павла Григорьева? Насколько я понимаю, вы и его самого и его матушку тоже знали неплохо?