Правда, где-то в глубине чисто мужского подсознания он все еще подозревал ее в измене и предательстве, недаром ведь в каждом пятнадцатом мужике старше сорока лет тлеет «синдром Отелло», и поэтому окончательно сближения так и не получилось, хотя Ирина Генриховна и пыталась делать все что могла.
Ирина уже знала о том, что случилось в «научно-исследовательском центре Шумилова», как сам Шумилов в шутку называл свой лабораторный корпус, и поэтому единственное, что она спросила, когда Турецкий приехал домой: «Неужто это Глеб?!»
— Утверждать, конечно, нельзя, но… По крайней мере, все это склоняется не в его пользу, — уклончиво ответил Турецкий. — К тому же его исчезновение…
— Но ведь, возможно… — попыталась было возразить Ирина Генриховна, однако Турецкий даже не дал ей договорить.
— Хочешь сказать, что мог задержаться у какой-нибудь женщины? Запить, в конце концов?
— Да.
— Исключено!
— Но почему?
Турецкий сморщился, словно яблоко кислое надкусил, и как на маленькую посмотрел на свою жену.
— Ты же психолог, Ира! Психолог-криминалист. А вопросы задаешь студента-первокурсника.
Он явно пытался уколоть ее, причем с ударом по ее профессиональному самолюбию, однако она сочла за лучшее не обращать на это внимания.
— И все-таки?
Турецкий невыразительно пожал плечами. Однако надо было отвечать и он, уже дожевывая кусочек филейного жаркого, устало произнес:
— Насколько мне известно, этот братишка Шумилова более двух-трех бокалов сухого вина вообще на грудь не принимает. Об этом мне Димка говорил. А что касается женщин, — вздохнул он, — так это не тот типаж, чтобы бросаться во все тяжкие из-за той же страсти или любви. Короче говоря, мужику уже под сорок, а в эти годы, как сама понимаешь…
И замолчал, скривившись. То ли из-за какой-то ассоциации, то ли из-за того, что целый день общался с Антоном Плетневым, к которому все еще продолжал ревновать свою жену, но на него вдруг «навеяло», и он счел за лучшее не развивать далее эту тему. И без того в груди продолжала теплиться незатухающая боль.
Промолчала и Ирина Генриховна, хотя могла бы многое чего рассказать насчет «остепенения» сорокалетних жеребцов. Причем на конкретных примерах, которые можно было бы обозначить коротеньким, но емким определением — «Турецкий и K°», то бишь компания. Ни одной смазливой «юбчонки» не пропускали — и в тридцать, и в сорок, и в пятьдесят.
Впрочем, что было, то быльем поросло, а сейчас надо было учиться жить «с новой страницы», не зачеркивая при этом все то хорошее, что было раньше. А была любовь, которая, кажется, все еще осталась.