Профессор молчал. Женщина чуть качнула головой.
- Она молодец. Что решилась. От тебя радостно иметь детей.
Он молчал. Она улыбнулась.
- Ты будто с неба спустился. У нас ведь как: если "это" люблю, значит, "не это" - не люблю. А ты... Кто умеет по-настоящему любить сразу разное, никогда не станет давить и заставлять. Знаешь, я когда отревела, поняла, что эта цидулка меня еще сильней к тебе приворожила.
- Плакала? - тихо спросил он.
- Спрашиваешь! Ты в дверь - я в подушку...
Вдали заголосили, завопили: "Перестань!" - "Оттащите, он задушит!" "Психогруппу!!"
- Обидно только, что ты мне сам не сказал... Как не родной.
- Ничего про них не знаю, - вдруг сказал профессор. - Только молю, чтобы они погибли сразу, как наш... Чем гнить.
- Неправда! - страстно выдохнула она. - Неправда, понимаешь! Дай руку. Вот так. Почувствуй! С тобой мне хорошо даже здесь. А с нами - и ему было бы хорошо.
Прошло несколько минут.
Женщина сказала едва слышно:
- А ведь тот странный мальчик, который у нас жил... Это, наверное, и есть Мутант. Говорят, будто завтра...
Воздух встряхнулся от громкого, просторного щелчка, и в шуршании плохой аппаратуры голос дежурного, усиленный хрипящими динамиками, проревел:
- Внимание! Первой дневной смене через полчаса быть готовой к выходу! Слыхали? И прекратите там свалку в самом деле, что такое, в конце концов!
Опять щелчок хлопнул по ушам, и шуршание исчезло.
- Поторопись, профессор, - подсказали из-за левой перегородки, но вяло, без удовольствия.
- Завтра, - попыталась продолжить фразу женщина и запнулась, завтра... - и наконец вдруг заплакала.
СЫН
Двумя грандиозными комплексами, отрытыми не более чем в четырех милях друг от друга, система убежищ, в которых сосредоточилась теперь разумная жизнь планеты, не ограничивалась. Вокруг них были разбросаны многочисленные индивидуальные и коллективные укрытия, предусмотрительно созданные в свое время различными муниципальными учреждениями и даже отдельными состоятельными гражданами. Большинство этих скромных ковчегов давно обезлюдело, как обезлюдели постепенно и другие, более отдаленные норы. Но некоторые близость правительственных сооружений спасла от гибели. Правительственные же комплексы, один из которых находился под непосредственной юрисдикцией кабинета министров, а другой - комитета начальников штабов (с некоторых пор между двумя этими авторитетными организациями начало возникать не вполне внятное соперничество), подкармливали так называемых "индивидуалов", или "верхачей", поскольку запасы продовольствия, хотя и весьма оскудевшие за истекший год, благодаря громадной естественной убыли населения в самих комплексах, позволяли это делать. Со своей стороны, политическая ситуация вынуждала руководителей обеих группировок, подготавливая почву для создания резерва живой силы на случай возможного конфликта, заботиться о нескольких стах верхнего населения, и каждая делала все возможное, чтобы обеспечить лояльность именно себе как можно большей его части. Одно время органами военного планирования как при кабинете, так и при комитете активно разрабатывались варианты "репатриации" индивидуалов, пусть даже насильственной и обязательно - упреждающей аналогичную акцию потенциального противника. Однако все они с сожалениями были отставлены. Эпидемия загадочной болезни, то вспыхивавшая, то затухавшая - но никогда не сходившая на нет, буквально косила людей попеременно то "наверху", то "внизу". Пока еще не пострадавшее от нее руководство испытывало перед нею ужас куда больший, чем рядовое население, - правда, фатальность недуга держалась, по крайней мере официально, в тайне от рядовых. Боязнь занести в бункера новые отряды невесть откуда взявшихся непостижимых вирусов и вызвать новые могучие вспышки, перед которыми могли уже и спасовать заботившиеся о здоровье лидеров профилактические службы, оказалась решающим доводом против переселения "верхачей" в глубину.