— Я… Я тебя не возьму в адъютанты!
Теперь уже все смеялись, а Истомин сказал:
— Молодец, ефрейтор! Хвалю. Страшно ожидать боя?
— Не знаю, товарищ капитан.
— Будет страшно. Выдержите?
— Разве я хуже этого сержанта-насмешника?
— Я верю вам, ефрейтор. Служите.
— Есть! Разрешите идти?
Когда девушка исчезла в кустарнике, Истомин сказал старшине Кострову:
— Совсем еще девочка!
К окопу, в котором стояли Истомин, Оленич, Костров, подполз испуганный боец. Он даже не разглядел старших командиров, а обратился прямо к старшине:
— Товарищ старшина…
— Отставить, рядовой Горшков! Обращаться к старшему.
Солдат еще более растерянно пробормотал:
— Там… там…
— Отставить, рядовой Горшков, — жестко повторил Костров. — Обращайтесь к капитану.
И солдат вдруг успокоился и довольно ровным голосом проговорил, обращаясь к Истомину:
— Товарищ капитан, разрешите обратиться к старшине.
— Разрешаю.
— Товарищ старшина, у реки замечены фашисты. Слышен разговор не по-нашему.
Истомин спросил:
— Где именно? Покажи. Укажи ориентиры.
— Вон, видите, высокая береза на опушке леса? Возле сада. Я стоял на наблюдательном пункте и слышал немецкий разговор и звон пустых ведер. Может, они собираются за водою к реке?
— Возможно. Продолжайте наблюдение.
— Можно в них стрелять?
— Ни в коем случае! Теперь нам нужно так залечь, чтобы нас не заметил сам бог. По всей видимости, немцы не предполагают, что мы здесь. И это отлично. Передать по всей цепи: не стрелять, соблюдать полную маскировку.
Костров полушепотом сказал:
— Передать по цепи: без команды не стрелять.
— Без команды не стрелять!
— Не стрелять!
И все невольно прислушались к тишине, но слух улавливал лишь тихий плеск воды, переливающейся через валуны и камни. Вода искрилась от разгоравшейся зари, и розовые и красные оттенки вспыхивали и гасли. Оленич всматривался в кромку сада и в кусты. На опушке леса он заметил какие-то движущиеся тени. «Присматриваются», — подумал он и сказал об этом Истомину. Но капитан промолвил, что фрицы не полезут до наступления полного дня, и ушел вдоль обороны.
Было уже совсем светло, когда из сада вышло трое гитлеровцев. Они беззаботно разговаривали, помахивали котелками, автоматы небрежно висели у них на груди. Они шли к реке.
— Как бы у кого-нибудь из наших не сорвалась рука, — обеспокоенно проговорил Костров.
— Пока тихо, — отозвался Оленич, чувствуя, как у самого руки чешутся поднять автомат и прострочить этих нахалов: идут по чужой земле как по своей!
Сержант Райков только ударил кулаком по брустверу окопа. Подносчик патронов, пожилой человек, Антон Трущак проговорил сокрушенно: