Теперь он вспоминал о том, как пытался уклониться от связи с московской резидентурой Центрального разведывательного управления. Он действительно боится этого. Пусть подождут его следующей заграничной командировки! Но Питер Николс нажимал и уговаривал, ссылаясь на опыт ЦРУ и на умение резидентуры в Москве обеспечить надежные и безопасные условия контактов. Уговорил! Впрочем, Плахов уже давно понял, что бессилен противостоять той таинственной злой силе, которая неожиданно и бесцеремонно вторглась в его жизнь. Он понял и другое: отказаться от связи с американцами в Москве не удастся. Утешить может лишь то, что речь идет о радио и тайниках, о способах связи, не требующих личных встреч, крайне опасных в условиях Москвы. «Я начну работать, а потом просто уйду в тень под каким-нибудь предлогом».
Плахов отвлекся от раздумий. Достал бутылку коньяка и налил полный стакан. Выпив, скоро погрузился в тяжелое дурманящее забытье.
Теплоход «Ярослав Мудрый» шел по широкой реке, приближаясь к Сиамскому заливу и готовясь к встрече с океаном. В спокойное разливное течение русских народных мотивов, исполняемых радиоцентром теплохода, ворвалась вдруг песня Владимира Высоцкого:
Сгину я, меня пушинкой ураган сметет с ладони.
И в санях меня галопом повлекут по снегу утром.
Вы на шаг неторопливый перейдите, мои кони.
Хоть немножко, но продлите путь к последнему приюту.
Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее.
Умоляю вас вскачь не лететь.
Но что-то кони мне попались привередливые,
Коль дожить не успел, так успеть бы допеть.
Я коней напою, я куплет допою.
Хоть немного еще постою на краю.
Тревожная, взрывная песня знаменитого барда пронеслась над водой и затихла, когда «Ярослав Мудрый» вошел в Сиамский залив, откуда открывалась дорога в океан. Теплоход шел в Одессу, с каждым днем приближая «Пилигрима» к родным берегам. И — к неизвестности.
Москва.
Лето и осень 1986 года
Стрела летит в цель
Москва 1986 года — это, конечно, не сегодняшняя столица России с роскошными зданиями банков и офисов частных коммерческих компаний, богатыми магазинами, ресторанами, казино и гостиницами. Еще нет сотен тысяч иностранных автомашин и миллионных толп вечно спешащих куда-то москвичей и приезжих, давно ставших постояльцами столицы.
Но Москва восьмидесятых отчаянно пробивала себе окно в Европу, самонадеянно замахивалась на то, чтобы слыть третьим Римом. Кое-где ей раскрывали объятия, она уже научилась заманивать новых друзей, хоть и не была еще так криминальна, как в последующие годы. Впрочем, и тогда сюда стекались люди самых пестрых судеб и невероятных характеров. Ибо жить в других местах большой страны им казалось неполноценным занятием.