Еще несколько дней спустя
— Да вы никак уезжаете?
— И не говорите, Валентина Васильевна, быстро, как все устроили, прямо эвакуация. Зашла, вот, адресочек новый оставить: улица Озерная, это же бог знает в какую даль ехать надо! Вы, я слышала, тоже собираетесь?
— Да это все сын хлопочет. Говорит, будто под нашим домом энергетическая сетка прохудилась и от этого все на нервах постоянно...
— Ну еще бы! Делают что хотят, опять вон всю улицу разрыли, долго ли тут до беды. Небось и сетку заодно повредили.
— А нам за комнату отдельную квартиру дают, первый этаж, правда, за то тишина, свежий воздух и парк недалеко. Слыхали, к Еланиным милиция приезжала?
— Да нет, не милиция, а «скорая»: с Николаем Иннокентьевичем не то инфаркт, не то инсульт случился.
— Беречь надо нервы в таком возрасте. У нас с ними стенка общая; только и слышу с утра до вечера: то орут, то посуду бьют, а то грохот такой, прямо стекла дребезжат...
— Так, может, это к художнику милицию вызывали? Говорят, напился, взял свои краски с кисточками, вышел на лестницу и ну все стенки кошками размалевывать! Насилу успокоили...
— Своими глазами видела. Не поленилась, на шестой этаж поднялась. И добро бы красиво нарисовал, как на открытке, а он все тощих да страшных, будто из помойки вылезли. А ведь какой приличный мужчина был...
— Слыхали, у него с Жанной из одиннадцатой квартиры шуры-муры? Вот уж точно два сапога пара.
— Так ведь она недавно с лестницы упала, расшиблась вся. Небось вместе и выпивали... Что творится в доме! Прямо светопреставление какое-то!
Прошло десять лет
Развалины замка посреди леса. Несмотря на то, что здесь в изобилии водится дичь, благородные господа не устраивают охоту в этих местах, сюда не забредают сборщики хвороста и дети в поисках грибов и ягод.
Говорят, господин барон продал душу нечистому, но чем-то ему не угодил и в один прекрасный день бесследно исчез вместе с домочадцами и слугами. Здесь никто из людей не побеспокоит и не помешает довершить начатое...
Стены замка разрушены, от верхних этажей почти ничего не осталось. Человек, родившийся в двадцатом веке, сказал бы, что их разметало взрывом.
В одном из чудом сохранившихся подвальных помещений теплится жизнь. Молодой мужчина с бледным, изможденным лицом переливает какие-то жидкости из одной глиняной посудины в другую, что-то растирает в каменной ступке. Время от времени он отрывается от своей работы и что-то записывает в книге, лежащей здесь же, на треснувшей каменной плите, служащей ему столом.
Он не помнит, когда он в последний раз ел и что служило ему пищей. Тело его едва прикрывают лохмотья, бывшие когда-то приличной одеждой. Но какое все это имеет значение, еще немного, и он проникнет в великую тайну, он сможет повелевать теми силами, которые страшатся даже назвать все эти тупые горожане и лживые сладкоречивые святоши, не содрогаясь при этом от ужаса. Он отплатит каждому из них; не зря каждый вечер он повторяет их имена, чтобы ни одного не забыть. Каждому воздастся по заслугам, а затем...