Вернувшись от адмирала, я встретил на корабле Валерия Панкова. Он был бледен и возбужден, пальцы его слегка дрожали, по лицу бродили беспокойные тени. Говорил отрывисто, с силой выталкивая угловатые, обрубленные слова:
— Марат хотел отличиться. Вот и отличился, заварил кашу. А нам расхлебывать.
О Марате я было совсем забыл, точно к этому чрезвычайному происшествию он не имел никакого отношения. На самом же деле он был если и не главным, то первым виновником. Он действительно решил обмануть нас, воспользовавшись затопленным судном. Лег на грунт подле него и ждал. Думал, акустики не нащупают и мы пройдем мимо. А уж тогда бы он преспокойным образом прорвался в базу и стал бы героем дня. Но его нашли. Три корабля дважды атаковали лежащую на дне лодку, и атаковали удачно, метко, точно. Бомбы рвались у самых бортов. Будь это не учебные, а боевые бомбы, от лодки не осталось бы, пожалуй, и следа.
Командир лодки Марат Инофатьев в данном случае уже после первой нашей атаки, которая была довольно успешной, как рассказали потом офицеры подводной лодки, должен был выпустить на поверхность условные пузыри. Он этого не сделал. После второй атаки, во время которой одна наша граната легла прямо на рубку подлодки, Марат должен был всплыть. Он и этого не сделал.
Марат не мог смириться с тем, что задуманная им хитрость не удалась, что ему, собственно, даже и маневрировать не пришлось: пришли, обнаружили и накрыли с первого захода. Было, конечно, обидно, и его разросшееся до чудовищных размеров самолюбие и тщеславие не могли стерпеть этой обиды. Он стал упрямо, как мальчишка, отрицать факты. Он "не слышал" взрывов наших бомб у самого борта лодки, а когда уже нельзя было "не слышать", он говорил: "где-то далеко".
Наконец, когда его акустики доложили, что два корабля ушли, а третий остался на месте, он не хотел верить и этому факту:
— Не может быть, все три ушли.
И приказал начать движение в сторону базы. Вот тогда-то его и накрыл серией глубинных бомб третий «охотник». Дальше нельзя было прикидываться, и он всплыл, признав себя побежденным.
На третий день к нам пожаловала высокая комиссия во главе с молодым спокойным вице-адмиралом. Он обстоятельно беседовал со мной, с Панковым, с Дуневым, со Струновым, со всеми командирами «охотников» и с офицерами подводной лодки. Комиссия работала три дня. На четвертый день она улетела, а вместе с ней покинул Завируху и контр-адмирал Инофатьев.
Марата судил офицерский суд чести.
Формально он обвинялся в сознательном невыполнении приказа — не всплыл после «поражения», в фальсификации и обмане, что косвенно привело к чрезвычайному происшествию. Фактически же вопрос стоял глубже — о моральном облике офицера Инофатьева.