С третьего корабля дают семафор: лодка "поражена".
"Поражена"? Значит, там определенно есть подлодка? А что же тогда здесь?
Адмирал смотрит на меня строго, вопросительно, и в глазах его беспокойное недоумение сменяется тревогой.
— Это не наша лодка, чужая лодка, — отвечаю я на его бессловесный вопрос. — Она идет на большой, необычной скорости.
— Атакуйте ее! — приказывает адмирал, а на лице невозмутимость, как у человека, который привык всегда считать себя правым.
— Учебными? — переспрашиваю я.
Он метнул на меня гневный взгляд, будто я сказал непоправимую глупость.
— Ну конечно учебными. Там Марат…
Последние слова сорвались у него случайно. Я понял это по тому, как сильно и быстро закусил он посиневшую губу.
Мы бросились в атаку, выпустив по лодке большую серию глубинных учебных бомб. С напряжением ждем условных пузырей. Напрасно. Лодка увеличивает скорость, идет по прямой, все мористее и мористее. Скоро кончатся наши территориальные воды.
Я посмотрел назад, где на горизонте виднелся третий «охотник», и увидел рядом с ним всплывшую подводную лодку. Немедленно запросил командира корабля сообщить, кто командует «пораженной» им подводной лодкой. Там, наверное, немало удивились такому запросу, но ответили точно: "Капитан-лейтенант Инофатьев". Указывая глазами назад, в сторону базы, я довольно грубо сказал адмиралу:
— Марат там. А здесь чужая лодка. Разрешите боевыми?
— Еще раз учебными, а если не всплывет, боевыми.
Его глаза сделались круглыми и какого-то неопределенного цвета, в них мелькнуло сомнение, запоздалая вынужденная осмотрительность, исчезла всеотрицающая упрямая уверенность.
Территориальные воды остались позади, мы вошли в открытое море. Ждать не пришлось: показался перископ, боевая рубка, корпус.
Это была не наша, чужая подводная лодка. Едва всплыв на поверхность, она начала посылать в эфир истерические вопли открытым текстом: в нейтральных годах в таком-то месте настигнута русскими кораблями, которые угрожают ей оружием, и полным ходом уходила в океан на северо-запад, не обращая внимания на наше требование остановиться. Впрочем, командир ее отлично знал, что советские моряки не станут нарушать международных правил судоходства: находясь в нейтральных водах, хотя и невдалеке от советского берега, он чувствовал себя в безопасности.
Я ждал, что адмирал и на этот раз произнесет неприятное, свистящее слово «упустили». Но он этого не сделал. Не сделал и я. Вид у адмирала был оторопелый и отчужденный. Должно быть, он только-только начал отчетливо понимать смысл случившегося и внутренне боролся с фактами — не соглашался, отрицал, не признавал. Ему было трудно смириться с тем, что произошло, трудно было признать это непоправимым.