Все это я знаю со слов Лиды и Захара, хотя мнение их насчет председателя расходится. Лида считает, что председатель он неплохой, безвредный, никого не обижает, умеет ладить с людьми. Захар о нем говорит:
— Ну какой он председатель — ни хрен, ни редька, ни Кузя, ни Федька, как торфяной костер — дыму много, а огня никакого.
— Какой тебе еще огонь нужен, душа у человека ость, и ладно, — возражает Лида.
— Душа для любви хороша, а руководителю голова нужна, — не сдается Захар.
Меня Михаил Новоселищев в первый раз встретил не очень приветливо. Взглянул мельком блестящими, глазками, проворчал нечто неопределенное:
— А, доктор. Ну, лечи, лечи. Будем теперь болеть.
И отвернулся. А я-то думала поговорить с ним о нуждах больницы, на его помощь рассчитывала, а он отмахнулся, как от мухи. Я об этом решила никому не говорить. Разбитое в кабинете врача оконное стекло кое-как сама заставила осколком. Наступали уже холода, надо было печь починять, дровами запастись. Как-то встречаю его на улице, поздоровались, а он уже совсем другим тоном:
— Ну, как работается, доктор? Бежать не собираешься?
— Куда бежать? И почему?
— Ну мало ли почему! Тут у нас не всем нравится.
— Не знаю, как всем, а мне лично нравится. Хотя и не все гладко идет.
— Вот как? А что, например, не гладко? И от кого это зависит?
— В частности, и от вас.
— Интересно! А почему я об этом ничего не знаю?
— Да я как-то на ходу хотела переговорить с вами…
— Кто хочет, тот добьется, — перебил он, — а на ходу, уважаемый доктор, даже высморкаться как следует невозможно, не то что более серьезное дело справить. Ты заходи в канцелярию, там и потолкуем.
Это было сказано таким теплым, человеческим тоном, что можно было простить все его грубоватые манеры.
И вот я сижу в кабинете Михаила Новоселищева, торопливо выкладываю свои нужды и просьбы. Он слушает меня внимательно, сидит неподвижно и смотрит мне прямо в лицо. А потом вдруг:
— Вас кто-нибудь ждет?
— Нет, — отвечаю удивленно.
— А куда вы так спешите — тысячу слов в минуту? У нас с вами в запасе еще сто лет на двоих.
— Вы оптимист, — говорю я ему.
— Если вы со мной не согласны, тогда какой же вы доктор? Человек должен жить без докторов сто лет, а с вашей помощью и все сто пятьдесят.
Я достала приготовленное мною заявление, в котором были изложены все мои просьбы. Он взял карандаш, подчеркнул самое главное и вернул мне заявление обратно со словами:
— Все, что вы просите, сделаем. А бумажку заберите. Не люблю этой канцелярщины.
Неожиданно он протянул свою крепкую руку через стол, положил на мою руку и, не сводя с меня тихого упрямого взгляда, сказал негромко, но внушительно: