— И вообще, прошу вас, заходите в любой час дня и ночи — отказа не будет. Можете мной располагать. Председатель всегда к вашим услугам.
Я поблагодарила и собралась уйти. Он сам на прощание первым протянул мне руку, крепко сжал ее, задержал в своей руке и спросил:
— Вас там хозяева ваши по квартире не обижают? Не стесняете их? А то переезжайте ко мне — у меня дом совершенно пустой. Как-нибудь уживемся.
Это неожиданное предложение, прозвучавшее так просто и естественно, привело меня в растерянность, я даже возмутиться не успела. Просто ушла, ничего не сказав ему. Я долго не могла понять: что это — нахальство или "простота душевная".
Слово свое Новоселищев сдержал: был произведен довольно быстрый ремонт больницы, заготовлены дрова — словом, сделано все, о чем я просила, и даже сверх того. Я чувствовала, что председатель оказывает мне больше внимания, чем положено по моей должности. Раза два он заходил в больницу, смотрел, "как мы живем", поинтересовался, не нуждается ли в чем доктор. Нет, я ни в чем не нуждалась.
— Ч-то ж не заходите? В канцелярию, а то просто домой, посмотрите, как живут руководящие товарищи. Поскучаем вместе.
— А мне не скучно, — ответила я.
— А вы все-таки зашли бы.
— Предлога нет, — шутя сказала я. — Вот когда заболеете…
Примерно через месяц в субботу вечером ко мне на квартиру забежал соседний паренек:
— Ирина Дмитриевна, вас председатель просит зайти. Он заболел. Дома лежит.
— Что с ним?
Паренек пожал плечами, сказал равнодушно:
— Не знаю. — И ушел.
Я быстро оделась, взяла свой чемоданчик и, предупредив Лиду, что я ушла к больному председателю, вышла на улицу. Стояла полярная ночь, с моря дул ветер, падал сырой снег. Было томно, лишь в бухте, в центре поселка, возле клуба да у зданий научно-исследовательского института горело несколько лампочек. Их матовый неяркий свет с трудом пробивал пелену падающего снега. И хотя не светил, но был своего рода ориентиром-маяком. Я довольно легко нашла дом председателя — деревянный, добротно срубленный, крытый шифером, он стоял недалеко от сельского клуба. В занавешенных, окнах горел свет. Дверь не была заперта. Я надеялась увидеть больного лежащим в постели. А он, одетый по-домашнему, в темно-синем морском кителе, расстегнутом так, что была видна полосатая тельняшка, сидел один у стола, на котором горделиво возвышались две бутылки: неоткрытая — шампанского и открытая — водки. Кроме того, тут же в тарелках стояла всякая чисто оленецкая закуска: семга собственного засола, нарезанная неумело, толстыми кусками, маринованные грибы, засахаренная морошка, рыбные и мясные консервы, колбаса, корейка, сыр — словом, весь ассортимент нашего магазина. Нетрудно было догадаться о наивной хитрости председателя: врачу здесь решительно нечего было делать. Он ждал женщину. "А ведь это я случайно подала ему такую мысль, когда сказала, что могу навестить лишь больного", — мелькнуло в сознании, и я невольно улыбнулась. Он, наверно, не так понял мою улыбку, поднялся навстречу, нарочито развязно сказал, чтобы скрыть неловкость: