Неистовое мычание все же не вырвалось из горла Кати. Она спросила, прижав руки к груди:
— А почему это Ленинград такой, как ты говоришь?
«Ишь, как волнуется, аж хрипит. В Питер хоца, а? Быть нашим-вашим хоца. Иностранцем богатым погулять. Ладно!»
Мальцев не замечал, как его насмешка становилась добродушной. Простое в сущности знание о необходимости борьбы за возвращение в Россию лишало его постепенно чувств по отношению к иностранцам, советским или нет, к приспособленцам, к которым он, того не подозревая, принадлежал еще вчера. Боль от Катиных слов оставалась, но уже относилась не к прошлому — к хандре, тоске, отчаянию, а к будущему — к закипавшей решимости. Но об этом, для него еще безумии, Мальцев не думал. Ему казалось, что он просто сводит счеты с Ленинградом, а заодно и с этой, в общем, милой женщиной. «Ладно, я те покажу. Давно ведь хотел».
— Я постараюсь тебе объяснить попроще и покороче. Не буду подробно и банально описывать строительство этого города, скажу только, что никогда в Европе на основании города не погибло столько народа. Он стоит на костях. Это банально, но все же не чепуха. Его строили, как рыли древнекитайские или наши советские судоходные каналы, то есть не считаясь с потерями в человеческом материале. Далее: элементарное знание истории, географии и политики подсказывает, что строительство столицы государства на его границах — глупость, а тут, учитывая климатические условия и болотистую местность, — отвратительная глупость.
Мальцев видел, что Катя не верит ни одному его слову и что внимание ее занято чем-то другим. «Думает, как бы мне поменьше заплатить».
— Какой самый красивый город в СССР? Конечно, Ленинград! Да ты свернула хотя бы с Невского, углубилась — нужно пройти метров двести вбок, не больше — в улицы с тупыми сырыми красными домами… поглядела, как большинство людей живет. Так нет, небось попрешь по Невскому, как голодная на мужика! Противно.
Последние слова Мальцева разбудили все разом. Она встала, захлебываясь от ярости, возмущения за Ленинград, от злобы на оскорбителя, на мерзавца, которого она приютила, накормила, которому работу дала и который отплатил самой черной неблагодарностью. Увидев на шее Мальцева рану, захотела ударить по ней, но вместо этого вынула наконец конверт и с силой бросила ему в лицо. Закричала истерически:
— На! Заплатила! Тебе! Тебе!
И выбежала из Булоновой дачи. Слезы яростной желчи окрасились грустью. Было удовлетворение от того, что последнее слово осталось за ней. Но из-за этого человека Катины чувства стали шире, чем раньше, и теперь нечем было наполнить опустевшее место. Только в кровати, читая Есенина, она поняла, что ей нужно: поехать как можно скорее в Ленинград.