— Ребята, мы будем вас ждать. Когда сойдет снег — пойдем на Абхазию! — И подарил книгу «А зори здесь тихие».
Но снег в горах, как известно лежит долго. Только осенью 1997 г. мы объявились в Абхазии, уже без «Мхедриони».
В конце концов все добирались в Чечню через Россию. В блокаду это было значительно легче, чем после войны.
«Путь воина прям, как полёт бумеранга.»
Дмитро Корчинский
В начале июня 1995 г. пожилой мужчина с короткой седой бородой, украшавшей благородное породистое лицо, прогуливался аллеей старого ботанического сада при Киевском университете. Внезапно он остановился и медленно опустился на землю. Его глаза помутнели, лицо побледнело. Это был сердечный приступ. Прохожие положили его на лавку. На ней он и умер. Это был патриарх Владимир (Василий Романюк). Я очень хорошо знал его. Когда-то, когда его ещё не выбрали патриархом, мы ездили с ним в Ивано-франковскую область, в горные районы. Там была его родина. Он хотел вдохновить местных православных на усиление борьбы с греко-католиками. Ещё в австрийские и польские времена, известные своим упрямством гуцулы, сохраняли православие. Греко-католикам удалось достичь существенных успехов уже в лишь девяностых годах. Я взял два десятка хлопцев. Мы объезжали села. В каждом мы собирали людей в клубах. Епископ Владимир выступал первым. Суть его речи всегда сводилась к одному: духовные центры украинского народа не могут быть ни в Москве, ни в Ватикане; необходимо составлять списки католиков и передавать нам, мы будем с них спрашивать, для чего они хотят продать неньку-Украину, кроме того, всем необходимо вступать в УНСО. После него выступал я и старался хоть немного успокоить перепуганных людей. Его проповеди в церквах сразу превращались в политические речи. Его вообще не столько интересовала вера, сколько борьба за веру. Это был наш человек. Он терпеть не мог поповщины и всего, что с нею связано, содомии и сребролюбия. Когда он умер, после него не осталось ничего, что можно было бы разделить, ни имущества, ни собственности, ни денег. На столике возле его кровати всегда валялось что-нибудь из книг мадам Блаватской или Гюрджиева. Библии я там не замечал. Еще он считал, что церковная служба слишком затянута. Он много сидел в тюрьме, сначала за бандпособничество, потом — за принадлежность к автокефалии. Его выбрали патриархом после смерти Мстислава. И вот он тоже был мертв и его следовало похоронить. Учитывая престиж церкви это нужно было сделать или в Лавре, или в Св. Софии. Власть возражала и предлагала место на Байковом кладбище. Этим она давала понять, что считает Владимира мирянином и не признает Киевский Патриархат за церковь. На совещаниях по поводу похорон я настаивал на самовольном захоронении в Софии. Мне казалось нецелесообразным атаковать Лавру. Ее нижняя часть принадлежала Московскому патриархату. Безусловно, могло бы возникнуть столкновение, что дало бы возможность ментам представлять свои действия как предотвращение межконфессионального конфликта. София не принадлежала никому, там был государственный музей, короче говоря конфликт показывался во всей чистоте как конфликт между церковью и безбожным государством.