Потом последовало нечто неописуемое. Двое верзил кинулись к нему, и Тюльпан, боясь, что в толпе ему могут преградить путь (на улице было полно людей, возвращавшихся с работы) склонив голову, вошел в собор, рассчитывая найти запасной выход.
Сие святое место было, однако, полно народу: служили заупокойную мессу и церковный хор только что громовым "фортиссимо" сопроводил в последний путь Гомера Данцига, чье имя никак не вошло в историю. Ах, что было! Шевалье де Ла Тюльпан ещё долго будет вспоминать о смятении толпы опечаленных родственников, перепуганных, словно куры при виде лисы, о воплях "Скандал! Скандал!", о вое вдовы и ругани братьев дорогого усопшего. За ним гонялись вокруг колонн, крича:
- Держи вора! Лови убийцу! Хватай святотатца!
Потом Тюльпан споткнулся о предательский ковер и налетел на катафалк, который с жутким грохотом рухнул на пол. Вот так и получилось, что Фанфан был наконец схвачен и арестован, хотя и хватался изо всех сил за гроб Гомера Данцига, чья душа, как нам кажется, была уже достаточно далеко на пути в рай, чтобы не видеть этой адской сумятицы и не слышать воплей, нарушивших траурную церемонию.
Вот почему Тюльпан потом повторял, как мы слышали:
- Нет, это чертово местечко я никогда не забуду!
А повторяет он это в тюрьме, где заперт был уже двенадцать часов.
* * *
В зале суда уже не мог прикинуться глухонемым, раз уж орал как ненормальный, когда его констебли пинками вышибали из храма. Поэтому решил разыгрывать простачка, чтобы никто не мог приписать его непонимание и косноязычие ничему, кроме врожденного слабоумия.
Кое-как Тюльпан понял, что на следующий день его будет судить некий Хидборо - судебный пристав и судья в одном лице, который занимался мелкими проступками.
- Который час? Восемь-девять утра?
В камере света не было, темно, хоть глаз выколи. Тюльпану не спалось, поэтому ему так хотелось угадать, который час. А не спалось ему потому, что в другом углу камеры кто-то непрестанно храпел, стонал и пускал газы, так что неудивительно, что в камере так смердело. Но это хоть позволило ему забыть о своем отчаянии. Ведь храп, хрип и прочее составили настоящий концерт, весьма оригинальный.
Тюльпан задумался, что ему может грозить, хотя всерьез заботило его как раз не это. Он ощущал себя совсем беспомощным в этом огромном, страшно чужом и таком грозном для него городе, где без денег, друзей и покровителей ему суждено было идти от разочарования к разочарованию, от неудачи к полной катастрофе.
Тут в камере появился отблеск света. Кто-то снаружи, с улицы поднимал железный ставень, на нижнем краю которого был глазок. Назвать это светом было бы преувеличением, просто тьма сменилась полутьмой, но теперь хоть можно было различить замызганные каменные стены, засохшие потеки на полу, и даже дохлую крысу, которая успела высохнуть, - ясно, что за атмосфера была в этом склепе.