Следователь про Рембрандта не слышал, но деньгами сильно заинтересовался. Сперва он старику не поверил, но картинку на всякий случай снял со стенки и показал одному знакомому спекулянту. Спекулянт посоветовался с каким-то другом и заплатил следователю за картинку такие деньги, что тот прямо обомлел.
После этого Павла Аристарховича стали возить на все обыски и задержания, где могли оказаться художественные ценности. Его перевели в отдельную камеру, назначили ему полуторный паек – чтобы, не дай Бог, такой ценный кадр не помер от недоедания. По делу о контрреволюционном заговоре его, разумеется, оправдали, но выпускать на свободу не собирались, на всю катушку используя блестящие познания Ртищева.
– Вот и мою обстановку Павел Аристархович по просьбе Вольдемара подобрал, – в некотором смущении сообщила Полина. – Это все дворцовые вещи, очень ценные…
Вещи в комнате бывшей актрисы были самые пошлые, третьеразрядные, явно попавшие сюда из приемной небогатого дантиста, но чрезвычайно подходили самой хозяйке, так что Борис в очередной раз оценил тонкий вкус Павла Аристарховича.
Оставалась только одна проблема, но проблема чрезвычайно серьезная – как вытащить Ртищева из тюрьмы ГПУ?
Борис поблагодарил Полину за гостеприимство и сказал, что очень, просто очень ей благодарен за все и хотел бы продолжать приятное знакомство, но ведь дама несвободна. Полина, смотревшая алчным взором на красивого молодого человека с очень приличными манерами, вспомнила про своего чекиста и решила, что в такое суровое время грех менять шило на мыло. Они простились дружески, Борис на прощание даже поцеловал Полли в полное плечо.
На улице понемногу темнело, и моросил мелкий нудный совсем не весенний дождь. Борис поднял воротник пальто и заторопился к Финляндскому вокзалу.
Чайную он нашел без труда – всего один раз спросил дорогу у торговки семечками, что сидела, закутавшись в мешковину, под навесом закрытой овощной лавки.
В чайной стоял ровный гул голосов и дым коромыслом. За столами сидели железнодорожные рабочие в засаленной одежде, пахнущей машинным маслом, крестьяне из пригорода, удачно обменявшие муку на вещи и теперь с подозрением поглядывающие по сторонам, чумазые мальчишки, невесть как проскользнувшие в помещение, румяные пышногрудые финские молочницы с пустыми бидонами, дожидающиеся поезда.
Борис осторожно пробирался по узкому проходу, перешагивая через узлы, мешки и ноги, слушая вслед нелестные замечания.
Серж сидел в дальнем углу и был мрачен.
– Где тебя носило? – прошипел он вместо приветствия. Борис машинально отметил, что относительно приличные манеры Сержа исчезли по приезде в Россию, впрочем, как и у него самого.